Камера смертников. Последние минуты - Мишель Лайонс

Иногда мне кажется, что полезнее было бы не записывать свои мысли, а выкрикивать с крыши. Когда я только собиралась писать книгу, я и сама не знала, зачем буду писать. Наверное, вот зачем: чтобы притупить воспоминания о виденном. К примеру, у нас с мужем была любимая песня, и после расставания я не выбросила диск и не запрятала куда подальше, чтобы вовек не слушать. Нет, я слушала ее снова и снова, пока не перестала воспринимать. Теперь она для меня вообще ничего не значит. Просто хорошая песня. Надеюсь, и эта книга приведет к тому же.

Одно из качеств, делавших Ларри прекрасным пресс-представителем, – способность во время сложных ситуаций сохранять спокойствие и не допускать паники, когда кругом хаос. Неудивительно, что когда осенью 2016 года он заболел, то не придал этому особого значения. Мне сказал, что не очень хорошо себя чувствует, решил бросить пить и сдает какие-то анализы. Ничего страшного; только «решил бросить пить» слегка настораживало.

Поведать мне правду пришлось Марианне. Долгие годы потребления алкоголя испортили Ларри печень, – и это неминуемо вело к смерти. Спасти его могла только пересадка печени, а он считал, что донорский орган следует использовать для человека помоложе. Отец у Ларри умер, когда он сам был ребенком, и, наверное, он не ожидал, что доживет до старости. Видимо, он унаследовал материнские гены и считал свою долгую жизнь подарком судьбы.

Некоторые люди так прочно входят в твое существование, что даже не задумываешься, как будешь жить, если с ними случится беда. Так и у меня с Ларри. Я не знала, как справлюсь с этой потерей, ведь он всегда казался очень сильным. Я не могла представить мир, в котором его нет, да, впрочем, и не пыталась. Жила, как и раньше, звонила ему время от времени, посылала смешные эсэмэски. Много лет он шутил, что печенка у него – как копченая устрица, и теперь я мигом напомнила ему, что он был прав. По словам Марианны, в больнице он все время требовал неподходящей еды; я ему написала: больница, мол, – не отделение смертников, и нечего там заказывать омлет из двенадцати яиц, три свиные котлеты, полкило мороженого и чизбургер. Он мне как-то написал: «Лучше б я не пил, а баловался травкой» – прямо название для альбома в стиле кантри.

Ларри не особенно расстроило, что ему пришлось продать автомобиль – японца с форсированным двигателем; зато он сильно разволновался из-за этой книги и все боялся, как бы мы не забыли упомянуть о чем-то интересном. Он даже название придумал: «День без казни – прожит даром». Шутка, разумеется. У него еще хватило сил пустить несколько шпилек в адрес Департамента: он, мол, надеется дожить до того времени, когда Джейсон Кларк останется без работы и откроет бизнес по торговле драгметаллами – будет собирать пивные банки вдоль трассы.

Ларри делалось все хуже, а я этого не знала. Иногда он мог обмолвиться, что ему плоховато, но правду мне говорила только Марианна. В марте 2017 года я приехала к нему домой, в Остин. Ларри ужасно исхудал и буквально тонул в своей фланелевой рубашке. Он был прикован к инвалидному креслу, ходить уже не мог. Голос, когда-то громкий и ясный, теперь стал как шепот. Несколько часов мы с ним говорили о казнях, и я записывала его мысли и воспоминания. Меж тем стрелка часов неумолимо приближалась к моменту прощания, и прощания, скорее всего, последнего.

Я крепилась целый день, пока не собралась уходить, но, обняв Ларри, не могла сдержать слез. Когда я рыдала у него на плече, он просто сказал: «Ты всегда была доброй девочкой». И я уехала. Опять получала письма, но все реже и реже. Потом он вообще перестал отвечать.

Ларри прожил еще два месяца – он уже почти не приходил в себя, – и умер в июне.

Поминальный обед состоялся в жаркий полдень в центре пригорода Остина, где жил Ларри. Мы с друзьями Марианны устроили прием, пришли десятки людей, принесли разные закуски, десерты и, конечно, пиво и вино. Все было просто, Ларри бы понравилось. Марианна, их с Ларри дети – Келли и Кевин, – старые друзья и сослуживцы, несколько репортеров, которым удалось урвать время от работы, чтобы отдать дань памяти Ларри.

Мы делились воспоминаниями.

Старый приятель Ларри, снимавший с ним жилье еще в холостяцкие времена, рассказал, как их четыре или пять раз выгоняли из квартиры за всякого рода фокусы Ларри. Однажды, когда Ларри наливал себе ванну, явились две красотки с нижнего этажа и пригласили выпить. Когда он вернулся, его и товарища мокрые пожитки валялись на газоне перед домом вместе с уведомлением о выселении.

Потом настала моя очередь. Я рассказала, как Ларри отправил меня в коридор с голыми заключенными, как заставил есть тюремные батончики, как называл меня «Мелким Ларри» и поднимал на смех из-за моего прискорбно малого словарного запаса. И как только я разговорилась, голос у меня вдруг задрожал, как тогда, в последний мой визит к Ларри. И как тогда, я не знала, как попрощаться. У меня только и нашлось сил сказать: «Такого, как он, больше не будет», – и это абсолютная правда.

В конце один наш старый коллега по тюремной системе достал маленькую бутылочку скотча – любимого сорта Ларри, – и всем по чуть-чуть налил. Мы выпили за нашего дорогого друга и разошлись. Лучше всех сказал мой отец, – он вспомнил известную фразу из классики американского кино – «Большого Лебовски», которым они с Ларри оба восхищались: «Приятно знать, что он где-то есть».

Именно это мы все и чувствовали. Приятно было знать, что Ларри где-то есть, и обидно, что его нет.