Эхо чужих грехов - Марта Таро

Алексей понимал, что оставивший войска император фактически создал двоевластие, стравив командиров обеих армий в борьбе за первенство. Барклай-де-Толли был не согласен на генеральное сражение без надежды на победу, но и выносить всеобщее осуждение он больше не мог.

– Мы дадим сражение, пусть и ценой потери Смоленска, – с этими словами главнокомандующий, которого вся армия дружно ненавидела и считала предателем, закрыл военный совет.

Наполеон подошёл к Смоленску и с марша начал штурм. Полки Багратиона первыми встретили неприятеля, они же двое суток спустя прикрывали отход русской армии из совершенно разрушенного города. Черкасский сражался рядом с командиром. Сашке Алексей велел ждать вместе с лошадьми в обозе, но тот, нарушив все приказы, метко стрелял во французов, стоя за спиной хозяина. Пока Бог миловал – на них не было ни царапины.

К Багратиону подскакал фельдъегерь с донесением. Прочитав его, генерал крикнул:

– Всё, наши уже вышли. Отходим!

Их отряд шёл в арьергарде русских войск, покидающих город. Никто из участников этой битвы ещё не знал, что накануне в столице собрался Высший военный совет, где императору предложили назначить нового главнокомандующего – фельдмаршала Кутузова.

Смоленск горел за спинами уходящей армии. Население покинуло город, а теперь Алексей видел людей с факелами. Они поджигали дома. Кто это были – сами хозяева, мародёры или переодетые солдаты, воплощавшие в жизнь «тактику выжженной земли», предложенную стратегом Барклаем на военном совете перед началом боя, – уже не мог сказать никто. Да это казалось неважным. Как хорошо, что Катя сейчас в Лондоне: о Британию Наполеон уже обломал зубы, и ничто, кроме блокады, острову не грозило. Черкасский мысленно помолился за здоровье и благополучие жены, для себя он не просил ничего – его судьбу решала армия.

Нет ничего тяжелее для армии, чем отступление по собственной земле. Измотанные сражениями и маршами, но сохранившие боеспособность, русские войска двигались в глубь страны, население уходило следом. В маленькой деревушке Царёво Займище, в двухстах верстах от Смоленска, Кутузов принял командование. Войдя вслед за Багратионом в избу, где расположился главнокомандующий, Алексей увидел Михаила Илларионовича, устало прикорнувшего в кресле. Кутузов уже поприветствовал генералов, а потом заметил Алексея.

– А, князь! Прав я был, что вместе служить придётся? Вот то-то… Ну, проходи и ты к столу, – пригласил главнокомандующий.

Алексей, поблагодарив, отказался и присел на лавку, стоящую у дверей. Ещё бабушка втолковала ему, что, если не хочешь нажить врагов, всегда помни, кем ты в данный момент являешься. Черкасскому не хотелось напоминать, что он крестник Екатерины Великой и друг императора, сейчас он считался только адъютантом Багратиона.

С первыми лучами солнца Кутузов повёл армию дальше. Алексей не сомневался, что фельдмаршал разделяет мнение осторожного Барклая о том, что не нужно давать генеральное сражение, но также было понятно, что и Кутузову не оставили выбора. Пришлось новому главнокомандующему найти рядом с Москвой удачную для русских войск позицию и готовиться к генеральному сражению: деревня называлась Бородино.

В молчании готовились полки к завтрашнему сражению, все понимали, что многие полягут в этом бою. Чистились парадные мундиры, вынималось чистое белье, ставились султаны на кивера, надевались ордена. Зарю русская армия встретила в парадном строю.

Князь Багратион – с голубой Андреевской лентой и тремя звёздами орденов Андрея Первозванного, Святых Георгия и Владимира – стоял на командном пятачке левого фланга великой битвы. Адъютанты сгрудились за его спиной. Черкасский был рядом с командиром. Утром, молясь перед боем, Алексей попросил у Создателя только встречи с Катей и, повинуясь внезапному порыву, положил в нагрудный карман мундира миниатюру с портретом жены, взятую на память из Бельцев.

На заре французы начали свой штурм, и стало понятно, что Наполеон бросил основные силы как раз на левый фланг. До флешей, где находился Багратион с адъютантами, французские полки должны были докатиться где-то через полчаса.

Пушки с обеих сторон не смолкали ни на мгновение, свистела картечь, крики сошедшихся в рукопашную людей, стоны раненых – всё слилось в один ужасный гул битвы. Уже шесть часов держали полки Багратиона оборону на флешах, семь атак неприятеля были отбиты. Только Алексей да молодой князь Голицын – ординарец и дальний родственник Багратиона – остались около командира, остальные адъютанты либо погибли, либо получили ранения.

В восьмой раз французы двинулись на штурм уже в полдень.

– Их, похоже, вдвое больше, чем нас, как девятый вал на море! – крикнул Алексей Голицыну. Чувства уже настолько притупились, что оба они были абсолютно спокойны. – Хороший каламбур: при восьмом штурме нас поглотил девятый вал.

Французы шли прямо на русские пушки. Устилая путь трупами, они даже не отстреливались, но их оказалось так много, что ряды французских мундиров волной вкатились на флеши, оттесняя остатки русских войск с укреплений.

– Мы не дадим им закрепиться! – крикнул Багратион. – Черкасский, лети на левый фланг, к Бороздину, Голицын – на правый, к Сиверсу. Всех сюда, идём в контратаку!

Багратион сам выстроил подоспевшие полки в линию и повёл их в бой. Алексей скакал слева от командира, когда разорвавшееся ядро поразило их обоих. Последним, кого увидел Алексей, был падающий с коня Багратион. Черкасский получил страшный удар в грудь, конь под ним заржал и в предсмертной агонии рухнул на землю, придавив собой всадника. В кромешной тьме мелькнуло заплаканное прекрасное лицо, и чёрный водоворот закрутил Алексея, а потом наступила тишина.

Над Бородинским полем стояла тишина. Двенадцать часов битвы растерзали оба войска, трупы русских и французов устилали землю. Тьма накрыла позиции. Старый полководец, проведший ночь в тяжких раздумьях, решил сохранить армию, отдав неприятелю Москву, и приказал отступать.

Более сорока тысяч бойцов недосчитались полки Кутузова. Раненых увозили на телегах в Москву, мёртвых клали у тех укреплений, где они отдали жизнь. Смертельно раненного князя Багратиона увёз в имение своего отца ординарец Голицын. Алексея похоронная команда опознала, записала как погибшего и положила к мёртвым. Сашка, отправленный на этот раз в обоз к ополченцам, весь вечер и часть ночи бродил по полю. С факелом в руках переходил он от тела к телу и только далеко за полночь увидел знакомые чёрные кудри и мертвенное лицо с закрытыми глазами. Схватив Черкасского под мышки, Сашка оттащил его в сторону, поближе к костру, горевшему у края позиции.

Пульса слышно не было, но на зеркале, поднесённом к губам князя, в отблеске костра чуть заметно блеснула дымка. Верный слуга бросился расстегивать мундир, пробитый на груди напротив сердца, и вдруг что-то твёрдое ткнулось в Сашкину ладонь. Из пробитого кармана Черкасского выскользнула большая овальная миниатюра. В свете костра виднелось прекрасное девичье лицо, а фигуры на портрете не было, вместо неё в смятой и искореженной рамке торчал осколок ядра.