Одесская сага. Понаехали - Юлия Артюхович (Верба)

Впереди, опустив длинные рыжие ресницы в крыльях, розах и кудрях шла Полиночка Голомбиевская, ангел милосердия с нарисованным на груди красным крестом. – Костик шить не умел, а краски Аньки всегда были под рукой.

– Я отстираю, – заверил он Поленьку.

Поленька приседала, принимая в шкатулочку ассигнации, и шептала:

– Господь не забудет вашу доброту!

Юные аферисты вынесли целое состояние. Костик пересчитает купюры и засунет часть в ящик на Алексеевской церкви: – Десятину отдаем. Остальное – наше.

Он честно поделит пополам.

Нюся увидела дочь еще на лестнице в новом безнадежно испорченном платье. Закричать она не успеет.

– Мадам Голомбиевская! – Костик бросится вперед. – Мадам Голомбиевская, вы такая красивая снаружи, потому что очень красивая внутри! Ну разве можно бить единственную дочь из-за платья? Вы ей купите другое. И себе купите. Поля, давай матери заработок!

Поленька протянет матери пачку купюр. Нюся охнет. За эту сумму можно было пошить целый гардероб.

Костик, уходя, подмигнет Поле – они вручили Нюсе половину Поленькиной доли.

А вот третий ребенок Беззубов, Анна Ивановна, будет негодовать. В свои четырнадцать Анюта не умела так блестяще считать, как Лида, не знала истории, как Нестор, не крутила гешефты, как Котька, зато писала и рисовала лучше любого взрослого. Как только в Одессу пришли деникинцы, она развила бурную подпольную деятельность.

Анькины обращения и карикатуры пользовались большим успехом. А заподозрить, что эта мелкая пигалица в заношенном гимназическом платье – большевистский агитатор, было невозможно. Анечка зачастит к папе на работу, в железнодорожное депо, и будет рассыпать идеи большевизма по мастерским и вагонам. Такой ценный кадр не останется без внимания профессиональных революционеров. Помимо сюжетов и призывов она станет собирать информацию и о настроениях населения и о численности и графике передвижений классовых врагов.

Февраль в Одессе всегда холодный и безнадежный. Но в этом году погода полностью отражала состояние всего города. У берегов плавает густое ледяное крошево. Стонут на рейде корабли. На далекой шестнадцатой Фонтана маяк воет самкой, потерявшей приплод: – «До-о-мо-ой» – выдыхает он басом в штормовое море и, вдохнув на одной тягучей ноте повторяет: – «До-о-мо-о-ой!» На заколоченных дачах некому идти на этот зов. Центр не лучше. Темные улицы без света в окнах, забитые витрины магазинов. После четырех вместе с туманом наползает сизая, влажная темнота. Она забирается в рукава, поднимается по ботинкам, затекает за воротники и просачивается под кожу. Этот лютый черный бесконечный холод пробирает до костей.

Анечка с разбухшими от влажности листовками в почтовой сумке бродит по порту. Ей не страшно. Здесь сотни беженцев. Груды ценностей, каких-то мелочей, никчемных пожитков и дорогих воспоминаний, внезапно и горько ставших ненужными. Те, кому удастся прорваться с пропусками на английские корабли, увезут эту тоскливую ледяную влажность с собой, как вирус с обострениями в межсезонье.

Анька бродила как в трансе. Эта тревога, отчаяние, обида, страх были такими густыми, что в них можно было макать пальцы, как в домашнюю сметану. Она, промерзшая насквозь, в мокрых ботинках, шла, шепотом повторяя названия увиденных кораблей. Линейный корабль «Аякс», крейсер «Кардифф», транспорт «Рио Пардо», у причала терся бортом о кранцы британский крейсер «Церес». Анька машинально улыбнулась, вспомнив, как мадам Полонская обозвала его «Цурес» (на идиш «несчастье»). «Цурес» очень символически принимал на борт поток беженцев. У морячков, стоящих у сходней, на лицах читались сочувствие и брезгливость одновременно.

Вместе с юнкерами Сергиевского артиллерийского училища порядок в порту обеспечивали команды англичан, потом, приняв свою квоту беженцев, они отходили и бросали якорь, давая доступ к причалу следующим судам.

Юнкера уйдут из порта последними, уже под обстрелом. На том самом «Цуресе», который, к ужасу команды, вместо положенных семисот примет полторы тысячи человек.

Анька давно замерзла насмерть, но не могла уйти: мрачное масляно-нефтяное глубокое горе – эти металлические громады, нависающие грудью над причалами, гипнотизировали ее.

А вот наконец-то и цель ее прогулки – неисправный транспорт «Дон», прибывший в Одессу на буксире из Николаева с грузом танков для белых. Она услышала о нем во дворе от Гедали.

Гедаля смеялся: – Ну это надо быть полными поцами! Как они хотят выиграть войну? С кем? Приперли английские танки. Просто шик! Вместе с танкистами и инженерами, но у нас нема таких кранов, шоб их вытащить! Так и стоят. Вынимать их с борта на причал нет возможности. А уйтить они не могут, бо буксир свалил обратно в Николаев. Так и бултыхаются со своими танками, как… – он покосился на подававшую чай Аньку, – как цветок в проруби.

Ваня посмотрел на Гедалю: – Даже не думай. Я никуда не пойду. Война – это без меня.

Гедаля смущенно кашлянул и снова покосился на Анечку. Она вышла, прикрыла дверь. Гедаля шепнул: – Там в порту автомобили. Брошенные. Сможешь глянуть?

– Гедаля, ты что, мародерствуешь?

Гедаля насупился: – Чего я мародерствую?! Их бросили. Натаскали своих дорогих игрушек, а на борт с ними не пустили. Ты пойми, их босота все равно растащит или спалит. А мы денег заработаем, детей своих обеспечим.

Ваня молчал. Потом заговорил: – Я гешефтов на крови не делаю.

– Какой крови?! Какой? Всю жизнь нами пользовались, жирели, а теперь цацки свои вывезти не могут. Они ж уже не вернутся, ну как ты не понимаешь?

– А я смотрю, ты у нас в большевики подался, да, Гедаля? Грабь награбленное, или как там у вас?

– Дурак ты, Ваня! А насчет агройсен большевик – так за детьми бы своими лучше смотрел! Девка твоя третий день около порту ошивается!

Анечка немедленно рванула к старшим товарищам. Инициатива наказуема: ее похвалили и отправили на разведку в порт.

Офицеры «Дона» понимали всю безысходность своего положения, а еще и беженцы на борт набились и сходить не собираются.

Анечка подняла голову – вдоль борта «Дона» в спешке устанавливали пулеметы, еще десяток расположили прямо на причале. Живыми сдаваться не собираются. Но, видно, и так не судьба.

Анечка вздохнет и пойдет к бульвару. Была слышна канонада. Она, задыхаясь от долгой пробежки, доложит о пулеметах. Ее ценные данные не пригодятся – красные уже штурмовали дальние подступы Одессы.

А «Дону» утром удастся спастись самым авантюрным и отчаянным способом. Пока команда и офицеры пулеметным огнем не давали красным приблизиться к судну, две группы танкистов рванули с борта в разные стороны в поисках буксира. Второй группе повезло – на соседнем причале оказалась паровая шаланда «Сурож». Команда радостно ожидала прихода большевиков и в море выходить не собиралась. Профессионализм вкупе с отчаянием творят чудеса. Танкисты при заграничных танках были не просто боевыми офицерами, а белой костью, армейской элитой с инженерными знаниями покруче университетских. Обучались вождению своих машин в Германии. Они, как флибустьеры, взяли шаланду на абордаж. Запустить паровой двигатель для них – пара пустяков, а маузер у виска рулевого отлично мотивирует к сотрудничеству с Белой армией. Эти восемь безымянных героев вывели-таки «Дон» вместе с танками и сотнями беженцев на рейд.