Опыт моей жизни. Книга 2. Любовь в Нью-Йорке - И. Д.

– На днях утром шел проливной дождь. Я пыталась объяснить ему, что льющийся дождь – это для меня сущая эротика. Так романтично лежать вдвоем в кровати, включить свет и слушать шум льющейся воды. Вы думаете, он остался?

– Но я же сказал вам уже несколько раз по поводу всего, что касается его мужского достоинства…

– Хорошо, но, увидев, что мысль о постели его не воодушевляет, я позвала его поехать в Бергер-Кинг на утренний кофе. В Бергер-Кинге он тоже чего-то боится? Некогда, говорит, бизнес сейчас в периоде становления. Я бы этот бизнес взорвала, который так всецело его поглощает.

– Он не понимает вашей неуверенности в его чувствах. Он любит вас, и ему кажется, что это и так видно.

– Откуда вам знать, любит меня он или нет?

– Я думаю, что он вас любит. Насколько может любить в своем положении.

– А что вам еще мне сказать… Я помню, с Леней мы тоже так спали столетиями, как брат и сестра. Тогда я была настолько уверена в себе, что не сомневалась, что дело было в том, что он плохой мужчина, а не в том, что я – плохая женщина. Явление повторилось, ищи правило. Этому ведь вы меня учили? Не может быть, чтобы все мои мужчины были импотентами. Скорее всего, импотентами делаю их я. (Слезы перебивают мою речь.) Во мне что-то такое, что заставляет их любить меня как сестру. А я хочу, чтобы меня кто-то наконец полюбил как женщину… (Я плачу.)

– Гарику нужно помочь. Мы с вами прекрасно продвигаемся вперед. После того как мы устраним главную проблему, его психика постепенно перестроится тоже. Он станет более открытым, больше станет проявлять свои чувства. Это все взаимосвязано.

– Главной проблемы уже практически нет, – сквозь слезы говорю я, – он просто меня не любит…

* * *

Моисей хочет, чтобы я и Гарик пожизненно посещали его. Понятно, что Моисею нужны пациенты, ему нужна работа. Ему, что ни скажи, он везде найдет проблему, которую он может вылечить. Даже когда ясно видно, наплевательское отношение Гарика, он этого не видит, а и в этом видит какие-то свои заумные проблемы, над «которыми мы должны работать»… «Должны работать…» «Должны работать…»

Сколько ж работать?! Весь век?! Да и над чем работать? Над тем, что Гарику не хочется даже со мною позавтракать? Эрекция здесь ни при чем, Моисей. Что-то вы чересчур заумничаете.

Я уже заранее знаю, все, что скажет Моисей. Пожалуй, я уже выросла из него. Не буду ходить больше к нему. Гарик пусть ходит, а я – все.

* * *

Иногда я задумываюсь: а что, если я сама таких мужчин выбираю, по одному и тому же стереотипу? Я провела параллель между Гариком и Леней. Оба они: Гарик и Леня – интеллигенты, оба носят бороду (ведь это не случайно), оба не приставали ко мне, как «кобели» (так называла я всех тех, кто проявлял ко мне немедленно сексуальный интерес) при первом, втором или третьем свидании. Мне внушили с детства (хотя я и не могу сказать, кто конкретно и как внушил), что мужчине, который сразу начинает к тебе приставать, нужно только одно. Таких мужчин, считалось, следует избегать. А вот те, которые долго-долго встречаются, прежде чем посмеют тронуть тебя пальцем, – это, внушалось мне, хорошие «серьезные» мужчины.

А что если «хорошие мужчины», потому лишь хорошие, что они импотенты? А всех по-настоящему хороших мужчин я сама от себя отогнала, окрещивая их «кобелями» при первом проявлении их сексуального интереса ко мне.

Может быть, меня ввело в заблуждение воспитание? Может быть, зря я бежала от тех, кто сразу начинал приставать?

* * *

Хочу разобраться, почему так волнующе действуют на меня некоторые, казалось бы, совсем непривлекательные детали.

Почему, например, вихры на его голове, седина, начинающая образовываться лысина – все это он ненавидит в своей внешности – для меня служат источником бесконечного эмоционального завода. Я могу еще понять седины на висках: это может ассоциироваться с опытностью, с мудростью, но вихры, но залысина – что? Может быть, меня так трогает в нем этот несчастный обделенный вид? Сострадание. Хотя, в сущности, жалеть его незачем, у него только вид такой.

Когда он улыбается, от уголков его глаз отходят к щекам глубоко проложенные густые гармошки морщин. Взгляд серых глаз за этими морщинами – серьезный, упорный, пронизывающий… и в каждом глазном яблоке по искре легкого насмешливого огонька.

Если хотите представить себе его лицо – две глубинные морщины, проложенные поперек лба, гармошки полных мудрости, искушенности, опыта жизни морщин, идущих от уголков глаз к щекам, шрамы от бритвы, неровности кожи, тяжелые щеки, напоминающие буйвола, мягкая пахучая темная борода, слегка подпухшие губы, как будто чуть оттянутые с уголков. Сросшиеся брови, густые ресницы. Общее выражение лица – измученное, несчастное, вместе с тем излучающее непреклонную силу.

* * *

13 сентября, 1987 г.

Позвонила мама.

– Твой сыночек завтра идет в первый класс! Ты помнишь об этом? Приходи, проводи его в школу. Это же такой памятный день!

Неужели Сашенька уже пойдет в первый класс?!!!

Беленькая рубашечка, темные брючки, новый портфель и щечки, как румяные яблочки. Улыбается, что беспризорная мама все-таки пришла проводить его в первый раз в школу. Даже на память остался снимок: улыбающийся Сашенька и присевшая рядышком на корточки я в желтой кофточке, с немного распухшим лицом после бессонной ночи, проведенной в выяснениях отношений с Гариком.

Школа находилась прямо через дорогу от дома родителей. В эту же школу ходила и Танька, вот уже семь лет. Не могу поверить, что и мой ребенок пойдет учиться в эту же школу, похожую на тюрьму. Так я и не успела ничего предпринять, ничего не смогла подыскать лучшего: а эта школа – первый шаг к деградации. Я видела это по Таньке. Что толку видеть, если ты изменить ничего не можешь?!

* * *

Лежу в квартире на Авеню Эн, у своих. Ведь я молодая девочка, сколько можно лежать? И сестра моя, такой же, как я, потерянный элемент. Ногти отрастила такой длины, аж загнулись, век не стригла, чернозем под ними, но облизывает пальцы, не брезгует, такие жуткие ногти. Ела жирную пищу, лицо отерла рукавом – точно, как пещерный человек. Живот огромный. Недавно видела ее подруг одноклассниц: все такие же – ужасно неухоженные, и глаза, как у диких зверей. Мама нервничает, распинается.

– Отчего целый день ты да телевизор? Отчего ты так опустилась?

Тупые насмешливые глаза, полные недоверчивой настороженности. Затравленный звереныш. Ее из дома не выпускают. Из школы по минутам встречают.