Плененная Иудея. Мгновения чужого времени - Лариса Склярук

Наконец, после десятиминутных торгов, жалоб хозяина на трудные времена, на высокие налоги и отсутствие парнасы, то есть дохода, кольцо было продано за 95 шекелей. И каждая из сторон считала, что совершила очень выгодную сделку.

Капризная Яэль, насмешливый Эфраим и довольный собой Беня вышли из сумрачной лавки на яркий свет улицы и остановились возле входа.

И вот тут это и случилось. Беня все еще держал в руке кольцо и вновь стал его рассматривать. Кольцо ему и нравилось, и не нравилось, вызывая почему-то неясную тревогу, которую он хотел понять, поворачивая кольцо и стараясь заглянуть в лиловую глубину зрачка.

– Что ты все разглядываешь? – поинтересовался Эфраим. – Бровь и глаз означают силу и мощь бога Гора, так считали в Древнем Египте.

– Да-да, ты прав, – рассеянно согласился Беня не прекращая всматриваться в камень, – бровь и глаз – символ его всевидящей власти. Сила и мощь…

– Ну ты отдашь мне наконец кольцо, Беня? – недовольно перебила его Яэль, испугавшись ученых разговоров. – Я его даже не примерила. Может, оно мне велико.

– Конечно, конечно… – Юноша протянул руку в сторону сестры. Но, отдавая кольцо, Беня странно чувствовал, что не хочет этого делать, и даже задержал его в сжатой ладони, так что девушка удивленно на него посмотрела. Пересилив в себе неопределенные чувства верой в реальность, Беня отдал сестре кольцо.

Яэль надела его на третий палец левой руки, и кольцо неожиданно оказалось впору и, словно сделанное на заказ, плотно, ровно обхватило палец.

Разглядывая покупку, Яэль вытянула руку и чуть поворачивала ее, как всегда делают девушки, рассматривая и любуясь кольцом. Гладко отполированный камень, выточенный кабошоном[41], вдруг внезапно словно поймал луч солнца и от этого ярко вспыхнул лиловым блеском.

Из глубины прозрачного зрачка что-то поднялось к его поверхности, и холодеющей от неясного предчувствия Яэль показалось, что из лилового камня кто-то на нее недобро глянул.

Она мотнула головой, отгоняя наваждение, и, повернувшись к брату, хотела сказать тому: «Посмотри…» – но не успела и стала падать, теряя сознание и погружаясь в полную темноту. Она не чувствовала, как ее, падающую, успел подхватить мгновенно среагировавший Эфраим, не видела, как засуетился Беня, пытающийся привести ее в чувство, как торопливо вынес воды хозяин лавки, как обступили доброжелательные словоохотливые прохожие.

Она полулежала на древних камнях тротуара, Беня бережно поддерживал ее голову, но Яэль окружала тьма, густая и однообразная, как придвинутый к глазам гладкий лист черной бумаги.

* * *

Далеко-далеко вдали, ослепительно светлая на фоне сплошной черноты, засветилась маленькая точка и стала стремительно приближаться. Все ближе, ближе, вот она приблизилась вплотную к глазам. Глазам стало нестерпимо ярко. Яэль их открыла и очнулась.

Она стояла в тесной толпе женщин, сжатая со всех сторон чужими телами. В нос ударил запах немытых тел, застарелого пота, мочи, грязных волос. Ей показалось, что она сейчас задохнется. И тут с еще большей гадливостью Яэль почувствовала, что стоящая рядом женщина мочится, капли мочи падают и ей на ноги, а она не в силах ни отодвинуться, ни убрать свои ноги.

Ничего не понимая, Яэль начала инстинктивно дергаться, толкаться, стремясь освободиться, освободить пространство вокруг себя. Быстрыми судорожными вдохами втягивала в себя мерзкий воздух, задыхаясь, отчаянно хватала его ртом. Воздух. Воздух.

– Как хорошо, что ты очнулась, – услышала она тихий голос возле уха, – я так боялась, что ты не придешь в себя.

Яэль почувствовала на своей талии чужую руку, которая пыталась дружески поддерживать ее, хотя сдавленная со всех сторон девушка и так не могла упасть.

– Где я? – слабым голосом спросила Яэль.

– Забыла, – догадалась девушка и стала терпеливо, как ребенку, объяснять: – Это от беспамятства, от голода. Мы в вагоне. Уже три дня. Ну, вспомнила?

– В каком вагоне? – силилась хоть что-то сообразить и понять Яэль.

– В скотском, в скотском вагоне, – печально ответил кто-то из стоящих сзади.

– А ты кто? – продолжала выяснять Яэль.

Сквозь маленькое зарешеченное окошко пробился слабый свет, и Яэль наконец разглядела девушку. Худенькая незнакомка с бледным, смертельно уставшим лицом, на котором, казалось, остались только огромные черные глаза. Темные волосы сбившимися, не расчесанными прядками свисали на плечи.

– Я Анна. Анна из Варшавы. Мы… – Но тут ее перебили и отвлекли измученные голоса других женщин, стоящих в вагоне.

– Стоим. Приехали, наверное, – задумчиво проговорили из угла; лица говорившей не было видно.

– Крики. Вы слышите крики? – испуганно раздалось за спиной девушек.

– Подходят.

– Где мы?

– Скорей бы. Умираю. Хоть глоток воды.

– Куда нас привезли? Вы знаете, куда нас привезли? Куда нас привезли? Что же с нами будет? – истерически взвизгивала стоящая рядом с Анной полная женщина невысокого роста со сбитой набок прической.

Это все, что могла разглядеть со своего места Яэль. Лица остальных терялись в темноте неосвещенного вагона. Кто-то тихо заплакал, кто-то зарыдал навзрыд.

«Что же с нами будет?» – с замиранием сердца спрашивала себя каждая несчастная в вагоне.

Дверь товарного вагона резко и со стуком отъехала в сторону. В вагон ворвался ослепляющий свет прожекторов, устрашающий лай рвущихся с поводков собак, пугающие до дрожи выкрики резких немецких команд.

Судорожно открывая рты, как выброшенные на берег рыбы, женщины втягивали в себя сырой холодный ночной воздух. Какие-то люди, одетые в полосатые одежды, стали тащить женщин из вагона, для убедительности помогая себе дубинками.

Пол вагона находился высоко над платформой, и Яэль, с трудом спрыгнув вниз, упала и больно ударила ногу. Но ей не дали даже погладить больное место. Крики, толчки, удары дубинками погнали ее вперед. В спину толкали и напирали бегущие сзади. Рядом, задыхаясь, спешила Анна, стараясь не отстать, иногда хватая растерянную Яэль за руку.

В этой толчее Яэль выделяла только лицо Анны, все остальные лица сливались в одно безумное лицо с вытаращенными от испуга глазами, с раскрытым, исходящим криком ртом.

– Где я? Где я? – шептала на бегу Яэль. Этот вопрос ни к кому не относился, его никто не слушал, да и не слышал. Несколько раз она пыталась остановиться, оглядеться, спросить, закричать, но ее тут же толкали, гнали вперед, как и всех остальных.

У нее замирало и обрывалось сердце от необъяснимого жуткого страха. Она пыталась и не могла вспомнить, как с радостной израильской улицы, залитой теплом и светом, она очутилась здесь, в ночи, в толпе обезумевших людей, которых гнали вперед, словно стадо животных. Девушка дрожала как в лихорадке. И вдруг она поняла.