Моя тетушка - ведьма - Диана Уинн Джонс

Мама кивнула.

Тогда я вытянула руки вперед и сказала:

— Силой, дарованной мне, я отпираю этот холм и… э-э… выпускаю тебя из него, Энтони Грин.

— Скажи, как тебя зовут! — прошипела мама.

И я сказала:

— Это Наоми Лейкер. Я вызываю тебя, Энтони Грин.

На миг мама сникла — решила, будто у нас ничего не вышло. Потом мы увидели, что кусты стали другие. Нужное место было ближе к вершине и немного справа. И там земля и кусты словно бы распались на сотни прозрачных точек. При этом они — эти точки — не двигались. Они просто сделались такие — как бы сказать — неплотные, и из них поднялась высокая бледная фигура человека. Человек всплыл на поверхность, словно из воды, — он лежал на боку и несколько секунд оставался в той самой позе, в которой упал в прошлый раз, когда мы, кошка и котенок, бросились ему под ноги. А потом он поднялся — очень медленно и нетвердо.

— Ничего себе! — прошептала мама в смятении.

Он был тощий как скелет, и от этого казалось, будто росту в нем футов девять. Волосы у него отросли в огромную гриву. И длинная неопрятная борода тоже. А еще за все эти годы одежда на нем почти вся истлела, а кожа под ней стала жуткого глинисто-белого цвета, грязная и вся в морщинках. Он вытаращился на нас в рассветных лучах солнца, и я увидела, что брови у него по-прежнему темные и такими же домиками, как у призрака.

— Кто… вы кто? — спросил он голосом, который его еле-еле слушался. Словно ветер просвистел в горлышке бутылки.

— Мы — Бетти и Маргарет Лейкер, — сказала мама.

Это, конечно, совершенно сбило его с толку. Он опустил голову, чтобы подумать, и сразу, конечно, увидел и бороду, и остального себя — тощего как скелет. Тогда он поднял голову и посмотрел на нас, будто глазам своим не верил.

— Я стал старый, — проговорил его скрипучий голос-ветер. — Что произошло?

Он был в ужасе. И от ужаса не слышал, как мама сказала:

— Если хотите, пойдемте с нами!

А он произнес, перебивая ее:

— Кошмар! Я стал старый! Что произошло?

А потом взял и убежал. Его было не остановить. Он ринулся вниз по склону и помчался через поле, словно олень, то скрываясь в тумане, то выныривая из него и взмахивая руками. Вылитое бегущее пугало. Каждый раз, когда он взмахивал руками, лохмотья на нем развевались. Когда он нырнул в первую полосу тумана, лохмотья казались белыми. Когда вынырнул — позеленели.

— Давай-ка его догоним, — сказала я.

— Да, как бы он не покалечился. Он, наверное, в шоке, — отозвалась мама.

И мы гонялись за Энтони Грином все утро. Половину времени он был на холмах, в лесу, и мы карабкались, соскальзывали, пыхтели, пытаясь не потерять из виду безумное бегущее пугало, которое почему-то всегда оказывалось выше нас по склону. Когда у меня хватало дыхания, я звала Криса, чтобы он пришел и помог нам. Но никаких волков не появилось, а Энтони Грин все мчался и мчался вперед, будто сумасшедший. То и дело он останавливался, иначе мы вообще не догнали бы его. Потом он что-то кричал — и лес звенел в ответ, и птицы тучами взмывали в небеса. А иногда скакал в дикой пляске. Кажется, именно от пляски его одежда меняла цвет, хотя по-прежнему висела лохмотьями. Мы не знали, за каким пугалом будем гоняться в следующий миг — за зеленым, белым или красным.

— Может, это такой обряд? — пропыхтела я. — Слушай, давай спустимся на поле и подождем, пока он сам не выйдет из леса, а?

Мама и слышать об этом не хотела.

— Он в любую минуту может сломать ногу! А вдруг вообще потеряется в лесу? Я за него в ответе! — заявила она.

— Ну еще бы! — огрызнулась я.

Вскоре после этого Энтони Грин вышел из леса по собственному почину — и некоторое время казалось, что он окончательно спятил. Он проскакал через поле, где застрелили волчицу, и сплясал рекордно безумный танец на свободном месте между машинами на стоянке у вокзала. На этот раз его лохмотья окрасились сразу в несколько цветов, вроде шутовского костюма, и, когда он размахивал руками, взметывались целые вихри черного и белого, красного и зеленого.

— Да он же чокнутый, весь в мать, — прохрипела я, когда мы с мамой хромали по тропинке через поле.

— А что, Зоя Грин — его мать? Ой, как же я ее понимаю, повредишься тут в уме, пожалуй, — сказала мама и метнулась, хромая, вперед, словно мысль о Зое Грин придала ей решимости.

Тут бы мы и догнали Энтони Грина, если бы на стоянку не ворвался носильщик в сапогах. Мы были еще далеко и не видели — то ли носильщик хотел схватить Энтони Грина, то ли еще что-то случилось, но вдруг безумно кружившаяся фигура отскочила от протянутых рук носильщика и помчалась в сторону Кренберийского утеса.

А мы из последних сил побежали за ним. Поравнявшись с последними домами, мы увидели, как он скачет на дороге над обрывом.

— Мама, — сказала я, — я поняла, что он делает. Он обходит Кренбери — размечает границы. Пусть размечает. Поймаем его потом.

Похоже, я правильно догадалась — более или менее. Энтони Грин спустился с утеса, когда мы еще и близко не подошли, и некоторое время бежал по песку, уже поспокойнее, только все время подпрыгивал и взмахивал руками. Потом побежал между домов. Мама все равно потребовала, чтобы мы не теряли его из виду, поэтому мы и дальше таскались за ним.

— А почему город такой пустой? Кто-то же должен его заметить! — удивилась мама.

Я объяснила ей, что к этому времени все, кто не на работе, уже пошли смотреть, как срывают бугор. Мама посмотрела на часы. Нипочем не могла отучиться. На них было уже почти три, и это страшно ее озадачило.

— Теперь ты представляешь себе, каково ему, — сказала я.

Тут мы снова его увидели — он бежал, уже гораздо медленнее, по той улице, где парфюмерный магазин. Мы потянулись за ним собачьей рысью.

— По-моему, он сбавляет ход, — сказала мама. — Когда поймаем, давай-ка отведем его к Фелпсам. Он явно не в своем уме.

— Да, — ответила я, — только… не знаю, поймешь ты это или нет, мама, но постарайся, пожалуйста: сейчас, в этот самый момент, у Фелпсов сидим мы — и обсуждаем, как его вызволить. Вот почему нам туда нельзя. Нас там не было, когда мы там были, неужели ты не понимаешь?

— Да, но когда мы были кошками, то нас не было чуть ли не полдня! — сказала мама. И поглядела на часы, будто от этого был прок.

— Нет. Нас, скорее всего, не было только то время, которое ушло на то, чтобы нас отправить и вернуть, — возразила я. — Если у тебя на часах было полдвенадцатого, когда мы были у бугра на рассвете…

— Ой, не надо! — ужаснулась мама. — Это даже хуже, чем переход на летнее время!