Метро 2033. Ниже ада - Андрей Гребенщиков

— Валентин, — казалось, Вольф спокойно воспринял критику и поток обвинений, но внимательный наблюдатель мог заметить вздувшуюся венку, бешено пульсирующую на виске, и недобрый прищур пристально уставившихся на собеседника глаз, — скоро грянет буря. Я чувствую. Краснов готовит мне на замену эту холеную сволочь, Маркуса. На две захваченные станции посадит татарина. Подтянет еще силы — и Екатеринбург в его руках. Если мы до западных станций не доберемся первыми, через неделю он их известит, что я скончался от инфаркта, и приберет их к своим рукам без единого выстрела. И все. Все, понимаешь?!

— А если нет за Щорсой никого? Если нет никаких западных союзников? — покачал головой Валентин.

— Должны быть. А если нет… — Вольф пожевал. — Тогда, Валентин, нам с тобой лучше самим повеситься.

* * *

— Ванька, отпусти, придурок! Чего ты творишь, сумасшедший?!

Казалось, они ускоряются с каждым шагом, летя навстречу смерти. И Живчик по-прежнему не мог сопротивляться безумному стремлению своего товарища, влекущего их на заклание неизбежно приближающейся тьме, что клубилась и извивалась в лучах бешено скачущего фонарика, закрепленного на автомате Кости. С каждым метром, с каждым мгновением она сгущалась, обретая форму, становясь осязаемой… Когда до нее оставалось не более тридцати шагов, стали видны огромные поблескивающие в отсветах глаза и широко раскрытая пасть, из которой смертельным жалом торчал раздвоенный язык.

«Уроборос — вечный змей! — Понимание пришло и вырвалось оглушительным, невозможным воплем ужаса, что разъял уста Живчика. — Гигантская мифологическая рептилия, пожирающая…» Но память подернулось пеленой отчаяния, сокрыв от Кости подробности древней сказки. От страха, сокрушающего, испепеляющего чувства, которому покорны все разумные существа на несчастной планете Земля, у Кости подкосились ноги, он запнулся на ровном месте и упал. Однако Мальгин словно не заметил падения друга — нисколько не сбавляя темпа и волоча захлебывающегося криком Живчика по полу туннеля, дозорный изо всех сил рвался вперед.

Время прервало свой бег и застыло, явив готовящемуся к смерти Федотову поразительную, наполненную сокрушительным ужасом картину: посреди широкого туннеля застыла голова гигантского гада. Пасть его была так широко разинута, что полностью скрывала глаза и тело чудовища, зато огромные клыки с прозрачными, поблескивающими в свете фонаря каплями яда на концах, его тонкий, длинный и острый язык виднелись до отвращения ясно.

Когда стремительно сокращающееся расстояние до монстра превратилось в жалкую полудюжину метров, этот смертоносный язык с молниеносной скоростью ударил по людям, рассекая воздух, подобно бичу.

Костя хотел заорать, но подавился криком, хотел кинуть в небо, сокрытое многометровой твердью земли, прощальную молитву, но не успел — время вновь сорвалось с цепи и, наверстывая упущенное, бросилось вскачь.

* * *

Вольф рывком вскрыл упаковку с обезболивающим и торопливо извлек спасительную таблетку. Голова трещала, и неотступная мигрень каждую секунду могла заявиться с незваным визитом.

Разговор с Красновым, мягко говоря, не получился. Короткий, не дольше пяти минут, раздраженный диалог быстро перерос в поток обвинений в адрес спасенных и лично их главы — в трусости, невыполнении прямых обязанностей и даже вредительстве. И генерал не сдержался, в крайне ультимативной форме предложив буйному «варягу» скатать гербовую бумажку с чрезвычайными полномочиями в трубочку и спрятать у себя в самой глубокой и непроглядной сокровенности, после чего валить, откуда пришел. Словом, и без того изначально пошедшая не так, как планировалось, беседа мгновенно вышла из-под контроля, а уж ее феерический финал… «Не стоило, конечно, бить этого напыщенного козла, но как же приятно сейчас ноют соскучившиеся по хорошему мордобою кулаки…»

Запив таблетку нескромным, весьма продолжительным глотком коньяка, старик откинулся в глубоком кресле и попытался расслабиться. Не удалось… Тогда он склонился над селектором, щелкнул кнопку с фамилией «Терентьев» и произнес:

— Валентин Пантелеич! Не откажи в любезности, зайди ко мне.

Уже через минуту тяжелая деревянная дверь безо всякого стука широко распахнулась, однако вместо ожидаемого Терентьева на пороге показалась запыхавшаяся, тяжело дышащая Катя Никитина по прозвищу Никита.

— Товарищ генерал! Люди Краснова… и часть примкнувших к ним перебежчиков… разоружили охрану арсенала… и захватили все его содержимое, — борясь со сбившимся дыханием, начала девушка и тут же, отринув армейские условности, торопливо затараторила: — Генрих Станиславович, их около двадцати, все вооружены. Идут сюда. Ваши помощники и замы арестованы. Пытавшиеся оказать сопротивление — убиты. Времени нет!

Из-за спины Никиты послышался крепкий матерок и излюбленное терентьевское: «Доигрались, вашу мать!»

— Вашу мать… — эхом повторил Вольф.

Живчик так и не понял, как Ивану удалось уклониться от языка сказочной рептилии, но смертоносное жало пронзило пустоту, даже не зацепив никого из людей. А через мгновение мальчишка… исчез! Только что бежал, тащя за собой нещадно обдирающего колени Федотова, и вдруг пропал, растворился в темноте.

Не успел Костя ахнуть от удивления, как Ванька, никогда особо не отличавшийся силой, высунувшись из неприметного лаза в стене, резко подхватил его и выдернул из-под удара вновь атаковавшего языка.

Живчик ошалело вертел головой, силясь разглядеть, где он находится, и понять, как им удалось спастись. Фонарик выхватывал лишь небольшой кусок низко нависающего потолка и на невысказанный вопрос ответа не давал. Однако змея бесилась где-то совсем рядом, отыскивая внезапно исчезнувших жертв, а значит, расслабляться не стоило. Костя вскочил на ноги и тут же споткнулся обо что-то мягкое. На полу, прислонившись к стенке, сидел Мальгин. Иван никак не отреагировал на неловкость Живчика — потратив уйму сил на безумный спурт, он потерял сознание. Все лицо его было бурым от крови, и промокшая насквозь повязка терялась на страшном фоне.

— Ванька, очнись! Ванечка! — Пытаясь растолкать товарища, Федотов понял, что звуки за спиной стихли, и наступала полнейшая, могильная тишина, та, что страшнее любого шума. Живчик крутанулся на сто восемьдесят градусов и, быстро стабилизировав руками трясущийся фонарик, навел его в темноту перед собой. Проделав короткий путь всего лишь в пару метров, луч уперся в нечто блестящее, отражающее свет, словно зеркало… Огромный блюдцеобразный глаз змея!

Чудище победно взревело, и глаз исчез из ярко очерченного фонарем круга, сменившись клыкастой пастью. Упругий и тяжелый, словно стенобитный таран, язык врезался в грудь Живчика и отбросил того далеко назад, сильно приложив о землю. Моля самого себя не потерять сознание от боли, тот тяжело поднялся, шатаясь, подхватил Ивана и проволок несколько метров, прежде чем змей поразил его вновь. Второй удар отправил Костю в нокаут.

Боль увела его по ту сторону сознания, но она же и вернула. Возвращение получилось страшным. Живчику казалось, что все его кости не просто сломаны, а перемолоты в пыль, грудная клетка, превращенная в сплошной клубок нервных окончаний, словно побывала под многотонным прессом, сплющилась, не давая легким дышать, а сердцу биться. Каждый вдох или выдох сопровождался оглушительной, нечеловеческой мукой. Даже стоны и мольбы о помощи застревали в горле, не в силах преодолеть болевой барьер. Сквозь мутную, кровавую пелену, окутавшую слезящиеся глаза, мелькал призрачный, расплывчатый силуэт. До Кости доносился чей-то очень знакомый голос, он спрашивал, просил, кричал и даже угрожал, но слова терялись в тумане, разбивались на звуки и превращались в протяжную, вибрирующую тишину. А потом в плечо вошло длинное, тонкое жало, и мир покачнулся в последний раз, чтобы через мгновенье исчезнуть окончательно.