Авоська с Алмазным фондом - Дарья Донцова

Я решил оправдаться.

– Темна вода в облацех… – вспомнил я фразу из Ветхого Завета. – Чем занимаются спецслужбы, никому неизвестно, но порой кое-что выползает из мрака. Диссидент из Болгарии, которого отравили в Лондоне, укололи иглой, спрятанной в зонтике… семейная пара агентов, погибшая во время авиакатастрофы в пятидесятых годах прошлого века и неожиданно воскресшая в девяностых в Австралии… Супруги написали книгу о своей «кончине». Так что история с профессором Поповым отнюдь не самая загадочная.

– Ничего, Савелию игнатьевские сказители в уши не насвистят, – остановил меня Стеклов, – тот умеет быть убедительным. С Савой все становятся честными.

– Такой страшный? – улыбнулся я. – Двухметровый детина с пудовыми кулаками?

– Да нет, – ответил Игорь, – щуплый очкарик. Но знаешь, Ваня, не хотел бы я с ним по разные стороны баррикады воевать. Савелий на своем поле гений.

– А что у него за поле? – полюбопытствовал я.

Стеклов оперся на костыли и начал медленно ходить по комнате.

– Добыча разной информации. Иван Павлович, ты помнишь, чем занимался десятого апреля восемьдесят девятого года в час дня?

– Естественно, нет, – ответил я.

Сергей Данилович доковылял до шкафа и открыл дверцу.

– А Сава, если очень попросишь, полный отчет о твоих передвижениях за этот день доложит. И достанет сведения быстро. Человеческие воспоминания долго не хранятся, изменяются со временем. Люди могут врать, часто намеренно, а иногда искренне заблуждаясь, а вот бумаги и улики лежат себе тихо в темных углах. Потом приходит Савелий – и за ушко их да на солнышко. Конечно, бумаги и улики тоже лгать могут, но по большей части они честнее людей.

Я вынул из сумки ключик, которой нашел в бачке туалета квартиры, где временно жила «итигрила».

– Если Савелий столь талантлив, то, вероятно, подскажет, в каком банке расположена ячейка?

Стеклов приковылял назад к столу и протянул руку.

– Ну-ка дай!

Я отдал ему колечко с биркой. Сергей Данилович сделал с помощью телефона фото, потом набрал номер и положил трубку на стол.

– Алло! – сказал мужской голос. – Привет.

– Привет, – отозвался Стеклов, – ты на громкой связи.

– Ну?

– Скажи, в каком хранилище расположен сейф, ключ от которого ты видишь на снимке?

– Ща, – пообещал баритон.

Сотовый замолчал. Но вскоре тот же голос произнес:

– Это не банк. Абонентский ящик почтового отделения. Улица Малютина, пятнадцать, работает с восьми утра до семнадцати. Обед с тринадцати до четырнадцати.

– Как вы за пять минут все выяснили? – поразился я.

– Это кто? – осведомился Савелий.

– Ваня Подушкин, хороший парень, – представил меня Сергей Данилович.

– А… Я не пять минут копался, а меньше. Ваня Подушкин, запомни, есть базы ключей. Я сравнил фото и – мархаба! Всем пока.

Мобильный замолчал.

– Что такое мархаба? – спросил я.

– Пес его знает, – пожал плечами Стеклов, – какое-то слово. Возможно, арабское или иврит. Сава на девяти языках чешет.

Пока я ехал домой, Николетта позвонила раз пятнадцать, но я малодушно не отвечал. В голове у меня бурлили разные мысли, беседовать с маменькой не хотелось. Я отлично знал: сейчас она скажет мне все что угодно, а когда я войду в квартиру, слово в слово повторит рассказ. Так зачем дважды его выслушивать?

Дверь оказалась открытой. Я удивился, вошел в прихожую и приуныл – холл был заставлен чемоданами. Николетта притащила еще гору вещей. Матушка уже превратила гостиную в свою спальню, а теперь захватит остальные комнаты. Может, мне сбежать жить в офис? Он удобно расположен в бывших апартаментах Элеоноры[7], там есть комната, в которой я благополучно провел не один год, когда трудился на свою работодательницу.

Я начал снимать ботинки и увидел, как из коридора выплыла Николетта. Она немедля поинтересовалась:

– Где ты гулял?

– Работал, – коротко ответил я.

Она уперла руки в боки.

– Вава! Ужас! Кошмар!

– Что случилось? – исключительно из вежливости осведомился я.

На мой взгляд, «ужас» – это ядерный взрыв, уничтожающий планету Земля, все остальное худо-бедно можно пережить. А для Николетты «Ужас!» и «Кошмар!» (именно так, с прописной буквы и с восклицательным знаком) – сломанный у новых туфель каблук. Мы с маменькой категорически не совпадаем в мнениях по поводу вселенской беды.

– Кока завела этого, как его… африканского… розового… – всхлипнула Николетта. – И у Зюки с Люкой они тоже есть. Мой Брутик Моцарт уже не уникален.

– Что же тут плохого? – осторожно спросил я. – Собака тебя радует? Тогда какая разница, у кого еще такая есть?

– Ты всегда был черствым, как кусок студня! – заорала маменька. – Вылитый отец, ни молекулы сочувствия к женщине, у которой проблема!

Я поставил ботинки на место. Черствый студень? Замечательный образ. Кто-нибудь из вас видел засохший холодец? Протухнуть сей продукт может, но превратиться в сухарь…

– И, как обычно, ты перебил меня, не дал договорить, – злилась Николетта.

Я изобразил смирение.

– Прости. Продолжай, пожалуйста.

– Уже не хочу. Пропала охота. Ты не поймешь, что я переживаю! У Коки, Зюки, Люки песики бело-черные, а мой Лев Толстой Достоевский рыжий, все говорят, что он не чистых кровей, – зарыдала маменька и убежала в глубь квартиры.

Я не понял проблему. Ну да, барбос рыжий, и что?

– Иван Павлович, – тихо сказал Борис, – госпожа Адилье поспорила со своими подругами. Те приобрели себе собак в Германии в одном питомнике, получили их сегодня со всеми документами, подтверждающими породу животных. А Владимир Иванович купил Людвига Ван Иоганна Вольфганга Цезаря Брут Ницше в России и тоже с родословной. Ваша мама сказала Люке-Зюке-Коке: «Ваши псы – подделка, у них шерсть неправильная». Кока обиделась, вызвала международного эксперта, госпожа Адилье к ней со своей собакой сегодня прибыла и…

Борис умолк.

– Дворнягой оказался барбос маменьки? – догадался я.

– Хозяйка крайне расстроена, – прошептал батлер.

Входная дверь отворилась, показался огромный веник из белых роз, за ним скрывался красный, вспотевший Владимир Иванович.

– Дорогая! – закричал он. – Я здесь! С ключами! Дом твой! Документы в машине! Можем прямо сейчас туда ехать!