Корнилов - Владимир Федюк

Похоже, что Голицын восполнял для Корнилова нехватку общения. Корнилов по своему характеру был замкнутым и плохо сходился с новыми людьми. Однако перед человеком, доказавшим, как Голицын, свою преданность ему, он мог неожиданно раскрыться. Подобную же роль при Корнилове играл и Завойко. С назначением на должность главковерха, Корнилов, выполняя требования Савинкова, отослал Завойко. Но в середине августа тот вновь появился в Ставке и сразу же занял прежнее положение. Завойко поселился в губернаторском доме и общался с Корниловым почти ежедневно.

Из других старых знакомых Корнилова в Ставке постоянно находился Филоненко. Филоненко получил пост комиссара при Верховном главнокомандующем (комиссарверха) и последовал за Корниловым в Могилев. Все, в том числе и сам Корнилов, видели в Филоненко соглядатая, приставленного Савинковым. Вероятнее всего, именно поэтому Филоненко для Корнилова никогда не стал близким человеком, хотя главковерх приближал к себе и более случайных людей. Филоненко бывал у Корнилова очень часто, запросто садился с ним за стол, но в такие дни разговоры за обедом были особенно далеки от чего-то серьезного.

Большая часть сотрудников Ставки досталась Корнилову «по наследству» от его предшественников. Самой заметной фигурой среди них был начальник штаба генерал-лейтенант А.С. Лукомский. Это был, несомненно, выдающийся организатор. Накануне войны он занимал должность начальника мобилизационного отдела главного управления Генштаба. Сложнейшее дело проведения всеобщей мобилизации было в немалой мере заслугой Лукомского. За несколько месяцев до революции он стал генерал-квартирмейстером Ставки. С назначением Алексеева Верховным главнокомандующим Лукомский должен был автоматически стать начальником штаба, но тогдашний военный министр Гучков предпочел ему генерала Деникина. Лукомский ушел на должность командира 1-го армейского корпуса и вернулся в Ставку лишь при Брусилове.

Прежде Корнилов никогда не сталкивался с Лукомским по службе. В первый же день между ними состоялся сложный разговор. Лукомский заявил, что готов остаться на своем посту только при условии полного доверия к нему. Корнилов согласился с этим, но попросил Лукомского продолжать работу, а будущее оставить в зависимости от того, как сложатся их отношения. По характеру своему Лукомский был очень не похож на Корнилова. Он никогда не позволил бы себе, как тот, радикальных высказываний в республиканском духе. Однако вряд ли это диктовалось исключительно политическими симпатиями, скорее, осторожностью. Долгие годы пребывания на штабных постах дали Лукомскому навык интриг и приучили к скрытности. Он сознательно избегал сближения с кем-либо и потому оставался одним из немногих старших начальников, кто занимал ответственный пост еще при царе. Но в итоге Корнилов, несмотря на работу бок о бок с Лукомским, инстинктивно дистанцировался от него. Характерно, что позднее, при создании Добровольческой армии, Корнилов предпочел Лукомскому в должности начальника штаба генерала Романовского.

В период, о котором мы ведем речь, генерал-майор И.П. Романовский был первым генерал-квартирмейстером Ставки. С Корниловым Романовский был знаком еще со времени совместной службы в Туркестане. В мае 1917 года, когда Корнилов был назначен командующим 8-й армией, Романовский был у него начальником штаба. Тогда вместе им пришлось прослужить чуть более месяца, с тем чтобы снова встретиться уже в другом качестве в Могилеве.

Как и Лукомский, Романовский был штабным работником очень высокой квалификации. Знавшие его вспоминали, что «к нему надо было приходить с докладом не только хорошо обоснованным, но и приносить с собой груду материалов и книг Свода законов и военных распоряжений». Несколько тучный для своего сорокалетнего возраста, медлительный в движениях, Романовский производил на окружающих впечатление человека флегматичного и равнодушного ко всему. На самом деле он был очень эмоционален и особенно остро реагировал на развал страны и армии. Его показания следственной комиссии по «корниловскому» делу дышат искренностью и настоящей болью. «Самолюбие русского и самолюбие военного, может быть, оно покажется некоторым смешным, направляло меня по пути, который мог бы привести к спасению России, к спасению армии, без которой не может жить Россия. Единственным путем для меня представлялся путь сильной власти, какая будет эта власть для меня, в сущности, все равно, лишь бы она была сильная, разумная и честная, то есть русская, а не немецкая». В лице Романовского Корнилов обрел верного помощника и надежного соратника.

Второй генерал-квартирмейстер Ю.Н. Плющик-Плющевский когда-то был сослуживцем Лукомского по мобилизационному отделу Генштаба. Люди, близко общавшиеся с ним, полагали, что он, «не обладая должными качествами, часто не имел своего мнения и у него не хватало мужества защитить свои взгляды, даже когда он придерживался другого мнения». Корнилов дважды ставил вопрос о замене Плющевского, но оба раза Лукомскому удавалось его отстоять. Позже, однако, Корнилов оценил его умение работать с бумагами, быстро и четко выполнять полученные задания. Именно Плющевский был непосредственным составителем записок Корнилова, представленных им на обсуждение Временного правительства.

Атмосфера закрытости, в которой жила Ставка, создавала почву для всякого рода интриг. Они процветали и прежде, не прекратились они с назначением Корнилова. Тон в этом задавал Филоненко, видевший свою роль в том, чтобы охранять Корнилова от чуждых влияний, а заодно и присматривать за ним. В этом качестве он рьяно принялся выслеживать «монархические заговоры». Уже через два дня после назначения на новую должность Филоненко сообщил о том, что, по его данным, в Ставке готовится контрреволюционный переворот. По приказу Корнилова было проведено расследование, но выяснилось, что в основе всей этой истории лежали непроверенные, да к тому же искаженные слухи. Однако Филоненко на этом не успокоился и в результате на свет родилось «дело генерала Тихменева».

Генерал-лейтенант Н.М. Тихменев занимал пост начальника военных сообщений. По своим взглядам он был монархистом (в эмиграции он много лет состоял председателем Союза ревнителей памяти императора Николая II). Своих политических симпатий генерал Тихменев не скрывал и потому оказался наиболее удачной кандидатурой на роль главы монархического подполья.

По словам генерала Лукомского, на третий или четвертый день после появления Филоненко в Могилеве ему принесли копию телеграммы, отправленной верховным комиссаром по адресу управляющего военным министерством. «Я прочитал и ничего не понял, — вспоминал Лукомский. — Было упомянуто о “коне бледном”, скачущем через какие-то горы и чего-то затевающем. Было упомянуто среди телеграммы о начальнике военных сообщений. Я сказал, что воровского языка не понимаю и не могу разобрать в чем дело». Действительно, телеграмма могла сбить с толку кого угодно. Вот ее буквальное содержание: «То, что Ваня, Федор, Генрих, Эрна, Жорж делали с запада, теперь может быть в шатре с востока. Конь бледный близко, так мне кажется. Пожалуйста, исполните немедленно все, что завтра утром вам передам».

Позже выяснилось, что, опасаясь вездесущих «монархистов», Филоненко зашифровал свое послание именами и образами из романа Савинкова «Конь бледный», рассчитывая на то, что сам его автор (он же адресат) в этом разберется. В переводе это должно было означать, что в Ставке (Шатре) зреет контрреволюционный заговор. На следующее утро в разговоре по прямому проводу Филоненко прямо назвал имя генерала Тихменева и попросил Савинкова срочно вызвать того в Петроград для разбирательства.