Нейрофитнес. Рекомендации нейрохирурга для улучшения работы мозга - Рахул Джандиал

Уже потом, когда вслед за правой затылочной я удалил и правую височную долю, настало время взяться за более глубинные мозговые структуры и с помощью аспирационной трубки выбрать белое вещество, правый гиппокамп, правую амигдалу (миндалевидное тело), а также правые таламус и гипоталамус, опускаясь все ниже и ниже, прямо до мозгового ствола и основания черепа, где я и остановился.

Прежде чем завершить операцию, я позаботился, чтобы как следует запаять поблескивающее мозолистое тело, прежде соединявшее оба полушария мозга. В зоне его передней части располагается отдел, называемый коленом мозолистого тела, оно загибается вперед, вниз, а затем кзади, и потому разделить его не представляет сложности. В задней части мозолистое тело оканчивается валиком, и тот требует особого внимания: непосредственно под ним пролегает большая мозговая вена (галенова), названная в честь открывшего ее древнегреческого врача Галена. И теперь, когда я полностью отсоединил мозолистое тело, глазам моим предстало то, что редко кому доводилось видеть и что должны лицезреть лишь немногие: большую галенову вену живого человека.

Теперь вся жизнь Дженнифер сосредоточилась в левом полушарии ее мозга. Время уже подходило к вечеру, когда я закончил операцию. На ночь мы решили оставить девочку на искусственной вентиляции легких. Возвращаясь домой, я силился изгнать из памяти зрелище того, что совсем недавно было мозгом ребенка, в мерзком металлическом тазу. В ту ночь сон так и не пришел ко мне.

Наутро я приехал в больницу и, перепрыгивая через две ступеньки, помчался в реанимацию. Палата Дженнифер располагалась в самом конце длинного коридора. Во всех палатах, кроме этой, из-под дверей просачивался яркий искусственный свет, его включали для удобства врачей и медперсонала. Я заметил, что из-под двери палаты девочки света не видно. В палате стоял сумрак, и это могло быть очень хорошим знаком – что она очнулась и свет режет ей глаза: значит, светочувствительность вернулась. Впрочем, отсутствие света могло означать и что-то плохое.

Я переступил порог реанимационной палаты № 8. Медицинская сестра, ординатор и родители повернули головы взглянуть, кто еще пришел. За их спинами я увидел на кровати Дженнифер. Аппарат искусственной вентиляции легких убрали, она дышала сама и смотрела на меня широко открытыми глазами. А я ведь раньше никогда не видел девочку в сознании. Несколькими днями ранее, когда она с родителями прибыла к нам в клинику, она находилась под действием мощных седативных средств. И только сейчас увидел, какие у нее ясные светло-карие глаза.

Случается, что в представлениях нет надобности. По тому, как ее родители жали мне руку, Дженнифер сама догадалась, что это я был целью ее поездки сюда, и что без меня тут не обошлось.

Я задал ей два вопроса.

– Дженнифер, можешь, если тебе не трудно, поднять руки к потолку?

Она кивнула и подняла правую руку. Левая осталась безвольно лежать вдоль ее бедра.

– Почему я не могу поднять ее? – спросила Дженнифер, немного с трудом выговаривая слова. Даже левый уголок рта оказался парализованным. А по какой причине, она не имела ни малейшего понятия. Не было у нее, одурманенной седативными препаратами, шанса дать согласие на ампутацию части своего мозга.

– Родители попросили меня помочь тебе избавиться от тех ужасных ощущений, которые мучили тебя, – сказал я. – И я сделал операцию, которая на некоторое время помешает двигаться левой части твоего тела. Скажи мне теперь, можешь поднять ноги?

И снова она смогла поднять только правую.

Дженнифер заплакала.

– А когда я снова смогу двигать рукой и ногой? – всхлипывала она.

– Мм… не знаю, – ответил я.

Когда ее родители давали согласие на гемисферэктомию, я предупредил их, что нельзя исключать паралича левой половины тела. Саму же Дженнифер не спрашивали. Она не просила меня помочь ей, и теперь я должен был объясниться – как случилось, что я причинил ей вред.

Стараясь успокоить девочку, ее родители вымученно улыбались. Они снова и снова благодарили меня, повторяя, что уже много месяцев не видели ее в ясном сознании и без тех кошмарных судорог.

А потом я удалился к себе в кабинет, запер дверь и дал волю отчаянию. Я ругал себя последними словами, я был себе омерзителен. Я вогнал в паралич ребенка, маленькую девочку. Я отнял половину ее прекрасного, великолепного мозга и безжалостно выбросил в металлический таз.

Ну, здравствуй, утро моей пытки, мой черный вторник.

В следующие недели послеоперационные швы на голове Дженнифер начали заживать, но паралич левой половины тела сохранялся, отчего девочка сильно переживала. Не меньше страдал и я. К ней ходили психологи и люди из медико-социальной службы, я тоже каждый день навещал пациентку и разговаривал с ней. Думаю, оба мы понимали, что я навещал ее столько же для себя, сколько для нее.