Собачья смерть - Борис Акунин

правда, славный — Хамовники, недалеко от музея Льва Толстого.

Открыла невысокая, полноватая женщина, в руке у нее был стакан, от которого резко пахло чем-то медицинским.

— Вы Рогачов? Проходите, пожалуйста. — Улыбка была славная, но немного тревожная. — Антон вас очень ждет. Так разволновался, что ему стало нехорошо. Это с ним бывает после инфаркта.

— Тогда я лучше в другой раз…

— Что вы! Антон расстроится. Сейчас я дам капель, и ему станет лучше. — Позвала: — Марик, проводи гостя в папин кабинет!

Ушла. Вместо нее появился мальчик — очень серьезный, в очках.

— Привет, Марик. Я Марат Панкратович.

— Не зовите меня «Мариком», — сказал мальчик. — Тысячу раз маму просил. Я Марк. Вы писатель, я знаю. Про современное пишете.

— Не только. У меня есть и про гражданскую войну, про двадцатые годы.

— Это всё равно современное. Я читаю только исторические романы. Про девятнадцатый век или раньше. Пойдемте. Мама сказала, чтобы я вас занял разговором.

Улыбнувшись, Марат проследовал за суровым отроком в маленькую комнату, все стены которой были в книжных полках. Сел в старое кожаное кресло, очень удобное.

— Почему только исторические?

— Потому что не надо переживать, кто умрет, а кто выживет.

— И что же, ты не переживаешь, убьют Д’Артаньяна или нет? Не волнуешься за судьбу Петруши Гринева?

— Какой смысл? Те люди всё равно умерли. Давным-давно. Я и кино смотрю только историческое. Меня недавно мама чуть не насильно повела на «Девять дней одного года», говорила очень хороший фильм. А там про физика, который облучился. Я ушел с середины, не стал ждать, когда ему совсем плохо станет.

— Гляди, — сказал Марат. — Трудно тебе будет жить на свете при таком нежном к себе отношении. Ты ведь существуешь в романе, все персонажи которого рано или поздно умрут.

Он не умел разговаривать с детьми — наверно оттого, что не воспитывал дочь. А может из-за своего недетского детства. С воспитанниками интерната никто не сюсюкал.

— Вот и я ему то же говорю.

Марат не слышал, как вошла жена Клобукова. Обернулся, хотел подняться с кресла, но она замахала: сидите, сидите.

— Надо беречь не себя, а тех, кого любишь. Тем и сбережешься. Но в двенадцать лет это понять еще трудно.

— Началось, — поморщился мальчик. — Ладно, я пошел обдумывать эту глубокую идею. Моя светская миссия выполнена.

— Он ужасно смешной сейчас, но смеяться ни в коем случае нельзя, от этого они замыкаются, — сказала жена Клобукова, когда они остались вдвоем. — Антон еще пять минут полежит и выйдет. Очень просил вас не отпускать. Ой, извините, я не представилась. Юстина Аврельевна.

Протянула руку. Очень, просто поразительно красивую. Марат будто увидел хозяйку по-иному. У нее и лицо было, если внимательно посмотреть, удивительное. Беглый взгляд ничего интересного не заметит, надолго не задержится. Но если остановится, то оторвется нескоро.

Лучше всего, конечно, был мягкий свет карих глаз. Но и лоб с раздумчивой морщиной, и чуть вытянутый овал лица, и контур неярких губ были очень, очень хороши.

— Вы тоже врач? — спросил Марат.

По обилию медицинских книг было ясно, что это тот самый Клобуков, анестезиолог.

— Нет, я филолог. Античница. Работаю редактором в издательстве, а в последнее время занялась переводом. Мне доверили новое переложение «Энеиды», с научными комментариями, для «Литпамятников». Ужасно волнуюсь. Не из-за комментариев, с ними-то всё просто. Боюсь, справлюсь ли с вергилиевским гекзаметром. Ведь все будут сравнивать с классическими переводами, а я совсем не Фет и не Брюсов.

Вот какая должна быть спутница жизни, думал Марат, с симпатией глядя на даму с антикварным именем. Не акула, которая хоть и на твоей стороне, но все равно хищная рыбина с острыми зубами. И не вечный экзаменатор вроде Агаты Штерн, рядом с которой постоянно чувствуешь, что тебя испытывают на прочность и в любой момент могут с пренебрежением отвернуться. Милая, интеллигентная — и при этом какая-то очень надежная. О муже заботится, сын в двенадцать лет уже самостоятельно мыслит, дом уютный и ухоженный. Еще вот и с латыни переводит.

— Если хотите, я могу посмотреть ваш перевод, — сказал он. — Я ведь много лет проработал редактором, пропустил через себя тысячи рукописей. Присылали и стихи.

Смутилась — тоже очень славно, даже покраснела.

— Ну что вы! Буду я мучить такого известного писателя своими литературными экзерсисами!

— Давайте, давайте, — велел он. — Много времени это не отнимет, у меня профессиональный взгляд. И всю рукопись не нужно, дайте страниц десять. Может быть, посоветую что-нибудь полезное.

Ему понравилось, что Юстина Аврельевна не заставила себя упрашивать, а обрадованно вскочила, горячо поблагодарила и вышла из комнаты чуть ли не бегом, совершенно не заботясь о чинности. Простота поведения у интеллектуально сложного человека всегда обаятельна.

Вернулась с папкой.

— Вот. Огромное спасибо. И без вежливости, пожалуйста. Мне очень важно не подвести издательство — и Вергилия. Антону Марковичу уже лучше. Говорит, что через минуту-другую будет в норме.

— Может быть, все-таки не нужно его утомлять? Я могу зайти в другой раз.

— Если Антон говорит, что через минуту-другую будет в норме, значит будет. Он ведь медик.

— Да, я знаю. Знаменитый анестезиолог, академик.

— Член-корреспондент. И практической анестезиологией больше не занимается. После инфаркта не может участвовать в операциях, там же всё время на ногах, и напряжение. Теперь Антон сосредоточился на научно-исследовательской работе.

Из коридора послышались медленные шаги. Марат поднялся.

Клобуков оказался совсем старик. Седенький, сутулый, хрупкий, в очках с толстыми стеклами. По возрасту он годился Юстине Аврельевне в отцы — как минимум. Ей вряд ли больше сорока, ему, пожалуй, под восемьдесят.

— Господи, похож! — воскликнул академик. Голос у него дрогнул. — Я нашел ту фотографию, но она совсем никудышная, лица толком не видно. А смотрю на вас — и вижу Рогачова!

Пожал руку, слабо. Жена бережно усадила его на диван.

— Надо же, я понятия не имел, что у Панкрата Евтихьевича появилась семья, родился сын. Он мне всегда казался таким… безбытным. И потом, мы совсем перестали видеться после Гражданской.

Клобуков всё рассматривал Марата, покачивал головой.

— Ваш отец был, наверное, самым сильным человеком из всех, кого я встречал в жизни. Прямо стальной. Это и притягивало, и отталкивало. Пугало. Я-то всегда был тюфяк, мямля. В конце концов решил, что буду держаться от Панкрата Рогачова подальше…

— Почему? — быстро спросил Марат. Он уже понял, что этот разговор получится совсем не таким, как с Бляхиным. И стало страшновато. Вдруг узнаешь об отце что-то такое, чего лучше было бы не знать?

— Долгая история. Давайте по порядку, с начала. Фотография сделана в день, когда я