Первый Дон - Марио Пьюзо

Перотто поклонился и направился к двери.

— У тебя честная душа, Перотто! — крикнул вслед Чезаре. — Прими мое благословение.

* * *

В Риме Лукреция, на восьмом месяце беременности, поднялась перед двенадцатью членами церковной комиссии. Даже одежда свободного покроя не могла скрыть ее состояния. Но в монастыре она ела мало, много молилась и спала, так что, с заплетенными в косу золотыми волосами и чистеньким розовым личиком, выглядела юной и невинной.

Увидев ее, трое кардиналов наклонились друг к другу и начали перешептываться, но вице-канцлер, кардинал Асканьо Сфорца, взмахом руки призвал их к тишине. Потом предложил Лукреции говорить, и она произнесла речь, написанную для нее Чезаре на латыни, говорила так хорошо, держалась так скромно, что очаровала всех кардиналов.

Они начали совещаться, а Лукреция, сидя перед ними, достала носовой платок, чтобы промокнуть слезы.

— Вы уж простите меня, святые отцы, если я еще раз попрошу вас проявить ко мне снисхождение, — она опустила голову, а когда подняла, глаза ее вновь наполнились слезами. — Пожалуйста, примите во внимание, какой у меня может быть жизнь без детей, которых я не смогу держать на руках, заботиться о них. Неужели своим приговором вы лишите меня узнать страсть объятий мужа, его ласк? Заклинаю вас, в вашей доброте и милосердии, пожалуйста, аннулируйте этот неудачный брак… в котором нет места любви.

Никто не возразил, когда Асканьо поднялся, повернулся к Лукреции и объявил, громко и твердо: «Femina intacta!» Девственница. В тот же вечер она уехала в монастырь, чтобы ожидать появления своего первенца.

* * *

Когда Перотто приехал в Сан-Систо, чтобы сообщить, что ее развод окончательно оформлен, а переговоры о ее бракосочетании с Альфонсо, герцогом Бисельи, успешно завершены, глаза Лукреции наполнились слезами.

— Как только родится ребенок, его у меня заберут, — грустно сказала она Перотто, когда они сидели в монастырском саду. — И мне больше не разрешат видеться с тобой, потому что в скором времени я выйду замуж. Так что этот день для меня и счастливый, и грустный. С одной стороны, я более не замужем за человеком, которого не люблю, с другой — теряю ребенка и самого близкого друга.

Перотто обнял ее, чтобы утешить и ободрить.

— До того самого дня, когда я попаду на небеса, ты будешь жить в моем сердце.

— А ты — в моем, мой добрый друг, — ответила Лукреция.

* * *

Чезаре уже готовился к отъезду в Неаполь, когда он и Александр встретились в покоях последнего, чтобы обсудить будущее Лукреции и ее ребенка.

Чезаре заговорил первым:

— Я думаю, отец, что нашел решение. Сразу после родов младенца перевезут ко мне, потому что он не может жить ни у тебя, ни у Лукреции. Я объявлю, что ребенок мой, а его мать — куртизанка, имени которой я называть не хочу. Мне поверят, потому что, по слухам, я не вылезаю из постелей чужих жен.

Александр с восхищением посмотрел на сына и широко улыбнулся.

— Чему ты улыбаешься, отец? — полюбопытствовал Чезаре. — Что я сказал забавного?

Глаза Папы весело блестели.

— Я улыбаюсь, потому что и у меня такая же репутация. И сегодня я подписал буллу, ее еще никто не видел, в которой указано, что я — отец ребенка, он назван «Infans Romanus», а мать — безымянная женщина.

Александр и Чезаре обнялись, рассмеялись.

И Александр согласился с тем, что признать Чезаре отцом ребенком — лучшее решение. Пообещал, что в день его рождения выпустит новую буллу, в которой укажет, что отцом «Infans Romanus» является Чезаре. А первоначальная булла, называющая отцом Александра, будет упрятана в дальний ящик.

* * *

В тот самый день, когда Лукреция родила здоровенького мальчугана, по приказу Александра его немедленно перевезли из Сан-Систо во дворец Чезаре, тогда как Лукреция осталась в монастыре. Отец и дочь договорились о том, что позднее Лукреция заберет его к себе, как племянника, и будет воспитывать вместе со своими детьми. Но на этом история с рождением ребенка не закончилась, ибо оставался опасный свидетель, что очень беспокоило Александра.

Перотто он, конечно, жалел, но понимал, что другого выхода у него нет. Послал за доном Мичелотто. За час до полуночи невысокий, крепко сложенный мужчина с широченной, как стол, грудью, стоял в дверях его кабинета.

Папа обнял Мичелотто, как брата, быстро ввел в курс дела.

— Этот молодой человек утверждает, что он — отец ребенка. Настоящий испанец, честный, благородный… но…

Дон Мичелотто посмотрел на Александра, прижал пальцы к губам.

— Больше ничего говорить не надо. Я в полном распоряжении вашего святейшества. Если у него добрая душа, нет сомнений в том, что господь примет ее с великой радостью.

— Я подумывал о том, чтобы выслать его, — продолжил Александр. — Ибо он — верный слуга. Но как знать, а вдруг искушение развяжет ему язык, и тогда беда обрушится на нашу семью.

На лице Мичелотто отразилось сочувствие.

— Ваш долг — удерживать его от искушений, мой — помогать вам всеми доступными мне способами.

— Спасибо тебе, друг мой, — Александр помолчал, прежде чем добавить:

— Будь к нему добр, потому что он действительно хороший человек, а поддаться чарам женщины — обычное дело.

Дон Мичелотто поклонился, поцеловал перстень Папы и отбыл, заверив Александра, что все его пожелания будут исполнены.

* * *

Мичелотто ускакал в ночь и гнал коня через холмы, поля, рощи, пока не добрался до песчаных дюн Остии.

Оттуда он увидел маленький домик. На грядках огорода росли странные травки, в саду — не менее странные кусты и экзотические цветы.

Мичелотто обошел домик сзади, увидел старуху, которая отдыхала, тяжело облокотившись на сучковатую палку. Увидев Мичелотто, она подняла палку, словно защищаясь, прищурилась.

— Нони, — позвал он. — Я пришел за лекарством.

— Уходи, — ответила старуха. — Я тебя не знаю.

— Нони, — он подступил ближе. — Облака закрыли луну, вот и стало темно. Меня послал Святейший Папа…

Тут она улыбнулась.

— А-а, так это ты, Мигуэль. Ты стал старше…

— Это правда, Нони, — он рассмеялся. — Это правда. Я пришел, чтобы ты помогла мне спасти еще одну душу.

Он протянул руку, чтобы взять корзинку и донести до дома, но она корзинку не отдала.

— Он — злой человек, которого ты хочешь послать в ад, или добрый, вставший на пути церкви?

Взгляд Мичелотто смягчился.

— Он — человек, которому в любом случае суждено увидеть лицо Бога.

Старуха кивнула, позвала его в дом. Прошлась взглядом по пучкам травы, висевшим по стенам, оторвала несколько сухих листочков и завернула в тончайший шелк.