Гиллеспи и я - Джейн Харрис

* * *

Что до меня, пожалуй, пора рассказать, что в начале весны я обзавелась новым увлечением. Мне давно хотелось попробовать себя в рисовании и живописи, наверное, еще с тех пор, как Энни работала над моим портретом. Думаю, именно ее пример вдохновил меня взяться за кисть, но я долго собиралась с духом. Наконец, после Рождества я купила мольберт и прочие принадлежности и тайно стала практиковаться на бумаге и холсте. Поначалу результаты были ужасающими, и я никому не говорила о новом хобби, с ужасом представляя, что Нед или Энни — настоящие художники — подумают о моих упражнениях. Однако вскоре я поняла, что отчаянно нуждаюсь в наставнике, и записалась в вечернюю женскую группу в Художественной школе, где после отъезда Педена преподавал Нед. Конечно, я прежде всего спросила, не помешает ли ему присутствие подруги семьи на уроках, но он заверил, что ничуть не помешает. Нед лишь беспокоился, что занятия начались давно и меня могли не зачислить в группу из-за большого отставания. Собственно, я разделяла эти опасения и потому заранее поговорила с директором, который любезно согласился меня принять. К тому же Нед сам только что начал преподавать, и между собой мы шутили, что в некотором роде оба будем в классе новичками.

Энни как будто смутило, что я собираюсь посещать занятия. Но я объяснила ей, что не преследую высоких целей, а хочу заняться рисованием и живописью для души. Быть может, она неосознанно завидовала моей возможности распоряжаться своим временем; матери двоих детей подобная свобода и не снилась. И, конечно, играл роль денежный вопрос. Поверьте, я отлично понимала: если бы не дед, любезно завещавший мне небольшое состояние, моя жизнь сложилась бы совсем иначе. Энни никто не оставил наследства, и, как у большинства женщин в те времена, ее финансовое положение было шатким. Я всегда испытывала некоторую неловкость, что благодаря скромному доходу живу безбедно, не боясь завтрашнего дня. Слава богу, к моей старости мир изменился: теперь женщины могут владеть имуществом независимо от семейного положения, и, надеюсь, близок день, когда мы сможем работать наравне с мужчинами (заметьте, не только во время войны) и получать такое же жалованье или даже становиться финансовыми магнатами — правда, это было бы прекрасно?

Однако вернемся к моей истории. В марте я начала учиться у Неда в Художественной школе, и его уроки приносили мне огромную пользу. Он оказался не только талантливым художником, но и одаренным преподавателем. Проходя по залу, Нед по очереди останавливался у каждой ученицы и говорил о ее работе что-нибудь обнадеживающее. Он был добр и, даже если уставал до крайности (а это случалось нередко — преподавание отнимало у него немало сил), высказывал замечания очень мягко: «Для начала неплохо, миссис Коутс. Может, вам следует переместить вазу пониже, чтобы оставить больше места для цветов… но в целом, на первый раз весьма удачно». Нед никого не выделял, даже меня. По правде говоря, он ударился в другую крайность и задерживался у моего мольберта реже всего. Как нетрудно догадаться, ему не хотелось, чтобы остальные чувствовали себя обделенными. Мои слабые места он безошибочно определил с самого начала: рисуя, я слишком сильно нажимала карандашом на бумагу и уделяла чрезмерное внимание деталям.

Благодаря новому хобби я вскоре начала ощущать недостатки своего жилья на Квинс-Кресент. Мои комнаты располагались в передней части дома; низкие мансардные окна выходили на юг, и освещение было непостоянным. Простора не хватало, потолки были не слишком высокими. Таким образом, ни одна из комнат не подходила для мастерской. В марте я написала отчиму, напоминая о его предложении управлять особняком в Бардоуи. В письме я вежливо интересовалась, свободен ли дом и могу ли я — с разрешения Рэмзи — ненадолго туда вселиться. Неизвестно, был ли особняк пригоден для жилья, но я рассчитывала привести в порядок пару комнат и провести лето там, занимаясь живописью и рисунком.

Чудесным образом я получила пусть и краткий, но все же ответ. Да, Мерлинсфилд свободен, и Рэмзи будет рад, если я там поселюсь — таково было содержание основной части письма. Однако в постскриптуме он добавил: «Кровельщик еще работает. Буду признателен, если понаблюдаешь за ним и дашь мне знать, когда он бездельничает. Подозреваю, ему только дай поспать между стропилами. Не могу уволить парня — он дальний родственник Тьютов. Нанял его по их просьбе — и совершенно напрасно! Между прочим, я уезжаю в Швейцарию на пару месяцев. Можешь связываться со мной через агента, как обычно».

Я понятия не имела, кто такие Тьюты — должно быть, какая-то влиятельная местная семья, перед которой отчим хотел отличиться.

Словом, через несколько дней я отправилась в Мерлинсфилд — старую усадьбу неподалеку от берега озера. Кровельщика в особняке не обнаружилось, и, взяв ключи у старого слуги Дональда Дьюкерса, который с женой Агнес жил в коттедже у ворот, я отправилась исследовать свое новое обиталище самостоятельно. Мерлинсфилд оказался просторнее, чем я ожидала. В центре высилось главное здание — красивый каменный особняк со ступенчатым фронтоном. К нему примыкала массивная башня с просторным верхним этажом. Во дворе стояло еще несколько построек, и в целом усадьба выглядела совершенно жилой, если не считать прохудившейся кое-где крыши. В особенный восторг меня привел зал в башне, из окон которого открывался вид на окружающий ландшафт. В северное окно можно было наблюдать, как ветер поднимает рябь на озере и клонит тонкие деревца на берегу. В зале был огромный камин и высокий потолок. Я сразу поняла, что лучшей мастерской не найти, и без колебаний решила принять предложение отчима.

С тех пор я проводила в Мерлинсфилде несколько дней в неделю, присматривая за кровельщиком, которого звали Маккласки. Надеясь провести в усадьбе лето, с позволения Рэмзи я наняла еще одного рабочего для ремонта в некоторых комнатах и уговорила отчима расширить окна в башне, чтобы сделать зал еще светлее. При условии, что работу оплачиваю я, Рэмзи согласился на любые изменения. Дональд и Агнес следили за работой кровельщика, но в силу возраста и слабого здоровья не имели на него влияния. Под моим надзором Маккласки работал быстрее, и я очень надеялась, что к середине мая ремонт будет полностью окончен.

Истинная правда, что в апреле я пригласила в усадьбу Неда и Энни. Я наняла экипаж, и мы прекрасно провели день. Мне хотелось, чтобы они увидели дом и цветущие нарциссы, а кроме того — вывезли детей из Глазго побегать по лесам и лугам у озера. К сожалению, с утра было уныло и пасмурно. Сибил капризничала и всю дорогу пререкалась с Роуз, а позже, на берегу озера, с явной злобой швыряла камешки в воду. Энни тоже выглядела несчастной; она жаловалась на головную боль и морщилась от карканья ворон. Неду, напротив, путешествие пришлось по вкусу. Усадьба и ремонт, который я затеяла в башне и гостевых комнатах, привели его в восторг. Особенно ему понравился вид из окна мастерской: он не переставал восхищенно повторять, что здешний пейзаж напоминает ему Кокбернспат.

Днем, как по волшебству, выглянуло солнце. Мы с Энни сидели у озера на пледах, Нед бросился бежать по лугу и крикнул девочкам, чтобы догоняли: ему очень хотелось, чтобы они как следует порезвились на свежем воздухе. Роуз всегда тянуло к Энни, и она забралась к нам на одеяло, свернувшись у мамы под боком, словно котенок. Едва ли Энни об этом догадывалась, но когда она смотрела на свою любимицу Роуз, ее глаза сияли особенным светом — светом любви и обожания. Сибил никогда не доставалось таких взглядов. Чуть раньше, когда мы собирали нарциссы, Роуз все время подносила букетик к маминой шее и завороженно наблюдала, как золотистые лепестки отражаются у нее на подбородке. Почему-то это зрелище веселило девочку, и она беспрерывно хихикала себе под нос.