Прорыв под Сталинградом - Генрих Герлах

от стены, чтобы подготовиться к казни, как вдруг кто-то крикнул:

– А кто потом будет рыть этим скотам могилу?

И в самом деле, кто? Все пришли в замешательство.

– Пусть, собаки, сами и роют!

– Правильно, конечно! Лопаты им, лопаты!

От своры отделилось несколько солдат, отправившись на поиски инвентаря. Зенитчик же продолжал бросаться на беззащитных жертв; угомонить его было невозможно. Голос он давно сорвал, и из глотки его доносилось лишь звероподобное рычание. Тут словно из-под земли появился офицер.

– Что происходит?!

Мгновенно отрезвев, пехота притихла. Главарь, разинув рот и размахивая руками, двинулся прямо на него.

– Смирно! – рявкнул на него офицер. – Кто вам отдал приказ?

Зенитчик, внезапно очухавшись, так и застыл с разинутым ртом, умолк и присмирел. Командир со злостью выбил у него из рук пистолет.

– Проваливай отсюда, скотина!

Ни слова ни говоря, унтер-офицер ретировался.

– А вы что стоите? Чтоб через минуту духу вашего здесь не было!

Ворча, солдаты разошлись в стороны и встали поодаль, ожидая, что будет дальше. Вперед выступил пожилой мужчина. Левое ухо у него было оторвано, из расквашенного носа струйкой текла кровь, теряясь в сваленной бороде. Держа в руке засаленную шляпу и кланяясь до земли, он принялся с акцентом благодарить офицера за спасенье:

– Я, достопочтенный, всем сердцем приветствую новую немецкую власть!

Под маской раболепия, навязанного веками унижений, проглядывала бессильная ярость. Офицер отвернулся.

– Убирайтесь подобру-поздорову, – резко произнес он, – и больше здесь не показывайтесь.

Тогда и на Лакоша нахлынула неудержимая волна бешенства – надо ж было ему явиться прямо сейчас, офицерику то бишь, – такое душераздирающее зрелище испортил. Однако происшедшее не хотело его отпускать. Оно целиком завладело мыслями Лакоша и заставило изменить свое к нему отношение. Нынче, вспоминая похотливые, искаженные жаждой крови лица семнадцатилетних мальчишек из рабочих отрядов, он чувствовал лишь отвращение и стыд.

– Нет-нет, – вздрогнув, подумал он, – это уже и войной назвать нельзя. Это… это…

Он не находил слов, способных выразить то, что творилось у него на душе.

Он помнил, как огорошен был, узнав, что Ленин и Сталин – не евреи. С чего вдруг его посетила подобная мысль, он не знал, но был свято в этом уверен. Он расстроился и крайне возмутился, вера в геббельсовскую пропаганду пошатнулась. Кто же им вешает на уши такую лапшу? Наверное, Розенберг, которому в бытность его в России как следует надрали задницу… Может, он и самому Гитлеру наплел с три короба, порассказал всяких страшных историй! Ведь, в конце концов, довольно долго дела у них с русскими шли хорошо – заключили пакт о ненападении, все были так рады… А потом появился этот остзейский плут и устроил шум из ничего. Может статься, Сталин того же хочет, что и Гитлер, – чтоб был социализм, а вся эта война – следствие полного непонимания!.. Вот если б им свидеться, потолковать наедине… Разве не поговаривали на днях, будто Сталин собирается встретиться с фюрером в Турции? Вот это было бы дело! А для застрявших в Сталинграде – настоящее спасение. Конец войне! Ведь какой у нее еще мог быть разумный конец?..

Вот такие мысли роились в его рыжей голове целыми днями, покамест он ловил на своей покрытой коркой грязи рубахе гнид, и ночами, пока снаружи раздавался гул самолетов, а блиндаж вздрагивал от глухих ударов падавших вдалеке бомб. От непрестанных размышлений веснушчатое лицо его обрело вконец измученное выражение.

– Что с тобой, я понять не могу! Оголодал совсем? – озабоченно спрашивал Гайбель, подсовывая товарищу кусок сухаря.

– Да оставь ты меня, боров, со своей ерундой, – огрызался Лакош и сочувственно прибавлял: – Везет тебе – ты хотя бы туп как пробка!

Настало время ефрейтору Лакошу влачить и Железный крест.

Вот уже некоторое время фельдфебель, занимавший должность начальника управления личного состава, намекал, что прошение Лакоша об отправке на родину, переданное штабом дивизии в Верховное командование, было удовлетворено. За два дня до Рождества коротышку вызвали к подполковнику Унольду. Он, как мог, начистил свой засаленный мундир, собрал с отворотов самых заметных вшей и по второму разу вымыл снегом лицо и руки, за что Гайбель воззрился на него с неподдельным уважением.

– Слышь, дылда, – добродушно окликнул его Лакош, – помнишь анекдот, где старушка спрашивает отпускного: “А где же, голубчик, ваш Железный крест?” – “Командиру дал поносить!” Вот так оно бывает с дембелями-то. Сам еще узнаешь!.. Ну-ну, не грусти! Я и за тебя еще поносить успею!.. Да и, видать, по весне опять за зимнюю кампанию награждать будут – теперь уж не просто медалью[32], а настоящим, здоровенным Орденом Двух золотых сосулей! Тебя тоже наградят, за отважное дрожанье!

Он похлопал Гайбеля по плечу – тот рад был снова видеть парня в добром расположении духа – и довольно побрел к блиндажу начштаба. Первоочередной задачей прусской муштры было внушить почтение перед вышестоящими – и оно крепко засело даже в тех штабных, кому на протяжении долгого времени доводилось непосредственно ощущать недосягаемое величие командиров. Вот и Лакош на цыпочках спустился по ведущей в обиталище Унольда лестнице и, смиренно притихнув, прислушался, не помешает ли он кому из тех, что за деревянной дверью. Внутри звучали голоса. Холодный и беспристрастный, вне всякого сомнения, принадлежал самому подполковнику, а второй, очевидно, капитану Энгельхарду. Что ж, можно было входить!.. Шофер уж поднял было руку, чтобы постучать, но неожиданно замер.

– …Избавить мир от большевистской угрозы! – явственно доносилось сквозь хлипкую перегородку. – Упаси вас боже верить в эту чушь, Энгельхард! Все это нянюшкины сказки да страшилки для детей. Это мы своим рядовым такое рассказывать можем… Я, знаете ли, бывал в этих местах еще до войны, помогал люфтваффе выстраивать систему аэродромного обслуживания в Липецке. Я здешних людей знаю. У них и мыслей нет о покорении мира. И поверьте, если бы их кто-то мог избавить от этой войны, они б ему были по гроб жизни благодарны!

Лакош затаил дыхание и прислушался. Что за черт? Ответа капитана он не расслышал – его заглушили мерные шаги часового. Вновь зазвучал голос подполковника.

– Нами что движет? Да это же элементарно! Желание захватить земли на Востоке и расширить свое жизненное пространство. Гитлер же четко прописывает это в своей книге!.. Или вы считаете, что наши толстосумы просто так его кормили, давали денег на учреждение партии и на всю эту многолетнюю пропаганду? Их прибыль будет исчисляться южнорусскими заводами, кубанскими и украинскими пашнями.

Шофер оперся рукой на покрытую испариной стену. Резкие слова Унольда полоснули его точно ножом по сердцу. В голосе Энгельхарда, распинавшегося о планах фюрера, программе партии и строительстве немецкого социализма, слышалось несвойственное ему волнение. В душе Лакош отчаянно ему сопереживал,