Призрак кургана - Юхан Теорин

– Инфаркт?

– Я слышала, да. Сидел в своей лодке и квасил, а жара такая – здоровому плохо станет.

Они помолчали, прихлебывая кофе. Герлоф затеял разговор о Балле для затравки. На самом деле его интересовало совсем другое.

– А знаешь ли, Соня, что я мальчишкой подрабатывал у твоего отца Роланда?

– Ла что ты? Когда же это было?

– В тридцать первом году. Там еще один мальчишка работал, Роланд его тоже пригрел. Арон звали. Арон Фред.

Соня с мужем переглянулись. Герлоф понял – имя им знакомо. Хорошо знакомо.

– Родня. Отец о нем заботился.

– Значит, и ты родня с Ароном?

– Дальняя… он, вернее сказать, даже не отцовский был родственник. Со стороны матери. Короче, моя мать и его мать, Астрид, были то ли двоюродные, то ли троюродные сестры.

Астрид Фред, черкнул Герлоф в записной книжке.

– Господи, все уже поумирали. Астрид в семидесятых, она тогда уже съехала из Рёдторпа. И сестра у Арона была, Грета. Тоже померла. В доме престарелых в Марнесе. Упала, подошли – а она уже все. Ударилась, что ли…

– В каком отделении?

– Не помню, как называлось… «Токарь», по-моему.

Герлоф понимающе кивнул и попытался припомнить этот случай. Впрочем, отделение «Токарь» помещалось на первом этаже, он мог и не знать. Назвали так, потому что какой-то меценат подарил старикам новенький токарный станок, он так и стоял в мастерской. А падают старики то и дело. К сожалению. Он уже приучил себя остерегаться чересчур тщательно натертых полов и незакрепленных ковров.

– А где это – Рёдторп? Где-то здесь, поблизости?

– Ну нет… это там, у вас, на западном берегу. На земле Клоссов. Астрид и Грета там жили до конца тридцатых. А приемный отец увез Арона в Америку.

А вот это было неожиданностью: оказывается, Свен не родной отец Арона.

– Ты сказала – приемный отец?

Соня опять поглядела на мужа.

– Свен приехал в начале двадцатых. Нанялся батраком. Арон и Грета к тому времени уже родились.

Интересно… почему она не называет имени настоящего отца?

Помолчали.

– И куда они потом делись? Я имею в виду в Америке?

– Понятия не имею. Герлоф! – усмехнулась она. – Ты не забыл? Семьдесят лет прошло!

– А письма? Они не писали домой?

– Не писали…. Погоди-ка. – Соня поднялась со стула. – Где-то в отцовских бумагах была открытка. Погоди, поищу…

Она вернулась минут через пять с темно-зеленым альбомом в кожаном потертом переплете. Но позолоченное тиснение выглядело так, будто его сделали вчера. АЛЬБОМ ПОЧТОВЫХ ОТКРЫТОК.

– Отец получил этот альбом от деда, – улыбнулась Соня. – Они оба собирали эти открытки, и отец, и дед. Много не насобирали. Мыто обязательно посылали… вот там, в конце, все это наши. С Майорки.

Герлоф медленно листал альбом, начал с конца. Он любил открытки. Все моряки любят открытки. Сколько он их послал жене! Считай, из каждой гавани, где они швартовались.

Карточки из Испании в конце альбома были очень яркими: голубой блеск моря, яркое солнце, пальмы. А в начале открыточки поскромнее, многие еще черно-белые. «Эспланада в Иевле». «Гранд-отель в Хальмстаде».

Но одна открытка отличалась от других. Герлоф задержался и прочитал текст на лицевой стороне. «Шведско-американская линия, пароход «Кастельхольм». Carte postale». На фотографии – величественный корабль с тремя трубами, из которых валит черный дым. Ему иногда встречались такие на Балтике.

– Наверное, это она. – Соня осторожно достала открытку из прорезей по углам.

На обороте – коротенькое письмецо, карандашом.

Спасибо за все, дядя Роланд. Мы уже на корабле. Корабль, сам видишь, огромный. Скоро отплываем в Америку, но обязательно вернемся. Твой Арон.

Типичное, ничего не говорящее письмо будущего эмигранта. Арон писал довольно грамотно. Послана открытка, скорее всего, из Гётеборга. Штемпель почти стерся, но две последние цифры на марке можно различить – тридцать первый год.

Герлоф аккуратно вставил открытку на место:

– Арон пишет, что вернется.

– Они все так писали, – вздохнула Соня. – Но мы о них больше не слышали. Я иногда навещала Грету Фред – она тоже ничего не получала. Полное молчание.

Если Грета говорила правду, подумал Герлоф, а вслух сказал вот что:

– Чаще всего слышишь о тех, кто чего-то добился. Те посылали домой доллары, знали, каково здесь приходится. А если сам живешь в лачуге и еле-еле сводишь концы с концами, о чем писать… И хорошо, если сводишь. Им там нелегко жилось.

Соня печально кивнула:

– Наверное… хотя хуже, чем здесь было, и придумать трудно. Лом у них… одно название. А у Свена никогда денег не было. Он же полуинвалид, с разбитой ногой. Надеюсь, там им все же полегче было.

– А чем же он на жизнь зарабатывал?

– На жизнь? На жизнь… Если это можно назвать жизнью. За все брался. На мельнице, помню, подручным был, – вспомнила Соня. – Куда позовут.

Они помолчали. Ион, стараясь, чтобы никто не заметил, посмотрел на часы. Приближалось время вечернего обхода кемпинга. Ион был на редкость пунктуален.

Герлоф поставил чашку:

– Спасибо за кофе… Приятно было поговорить. А можно попросить у вас этот альбом ненадолго?

– Две недели он твой. Пока не вернемся с Майорки.

Опять наступило молчание. У Герлофа вертелся на языке еще один вопрос – помнит ли она историю, как покойный Эдвард Клосс стучал в гробу? Но что она могла про это знать? Ее там не было. Герлоф слышал этот стук. И отец Сони, Роланд, тоже слышал, но он теперь и сам на кладбище.

– Что ж, не будем мешать паковаться, – сказал он. – Еще раз спасибо.

С кем можно поиграть здесь, на Эланде? Только с Кристофером. Юнас постучал и открыл калитку дома Лавидссона. Герлоф, как Юнас и ожидал, сидел в саду в широкополой соломенной шляпе.

Сад был небольшой, но Юнасу здесь нравилось куда больше, чем лома. У Лавидссонов хорошо и спокойно.

– Подойди-ка на секунду Юнас, – попросил Герлоф. Голос его звучал жестче, чем обычно.

Юнас медленно подошел и встал у скамейки.

Герлоф наклонился, оперся на палку и пристально посмотрел ему в глаза.

– Петер Майер, – сказал он медленно и раздельно. – Помнишь такое имя?

У Юнаса забилось сердце. Еще бы не помнить.

– А теперь скажи мне, Юнас… ты называл его кому-нибудь?

Мальчик молчал. Он не знал, что ответить. Ему очень хотелось опуститься на траву и рассказать все в подробностях о вечере в Марнесе, как дядя Кент гнался за Петером Майером и как завизжали шины по асфальту.