Агни Парфене - Светлана Полякова

Никогда. И он, Саша, бессилен. Он ничего не может поделать. Он сам находится под ударом.

Ему было больно дышать — он плохо знал этого отца Алексея, он видел его только три раза, один раз — когда тот приезжал к дяде Мише, а второй — когда им пришлось заехать к нему, потому что сломалась машина, а было уже поздно, и надо было где-то переночевать. Он помнил их всех троих — и маленькую девочку, серьезную и любопытную, и юную матушку с улыбчивым лицом, его ровесницу, она тоже немного увлекалась живописью, поэтому они очень долго говорили о художниках, живописи, пастели — Лика сидела рядом, слушала их внимательно, слегка приоткрыв рот… Утром они уехали, с посылкой для дяди Миши, эту посылку собрала матушка, — какие-то небольшие подарочки, лакомства…

Третий раз они встретились на отпевании дяди Миши.

Тогда было грустно. И сам отец Алексей был другой — напряженный, но почему-то сейчас Саша вспомнил его слова. «Они не успокоятся», — сказал он тогда тихо. Они не успокоятся…

Они не успокоятся. А ты — бессилен.

Он вскочил.

Ему очень хотелось закричать. Он в самом деле ничего не мог с этим поделать. Что он может? Только презрительно сказать одному из них, что он — бездарен и пытается своими выходками привлечь внимание к своей пустоте? Что второй — хитрый и расчетливый сноб, прикидывающийся «радетелем авангарда» и «свободы слова», на самом деле — просто жадный до денег делец, привыкший к убийствам? Что третий — жалкий, запутавшийся мальчишка, пытающийся найти оправдание своим поступкам, трусливый раб, продающий душу за мелочишку?

— И от всех исходит отвратительный запах — когда я встречаюсь с этими людьми, мне кажется, что я нахожусь в вокзальном сортире… — Он стукнул кулаком по стене в бессильной ярости, и боль успокоила его, дыхание еще было частым и неровным, но — он уже был способен думать. Мешала только боль.

Он набрал номер — ответила женщина.

Ему показалось, что она больна. Или — долго плакала.

— Его нет, — ответила она на его вопрос. — Я даже не знаю, когда он будет, Саша… А ты-то как? Он жаловался, что не может тебя найти…

— Я в порядке, — сказал он.

И, положив трубку, повторил:

— Я в порядке. Это вы все — не в порядке.

Глаза у Архангела Михаила были сегодня печальными. Или — это Ликина боль коснулась их? Но — ей-то стало немного легче, когда она пришла на работу и увидела его. Ей показалось, что она почувствовала Сашино присутствие — как будто, касаясь глаз Архангела, он оставил частичку своего дыхания.

— В общем-то так и есть. Художник всегда оставляет часть дыхания, — проговорила она. — А дыхание… Оно же разное.

Марины еще не было, дядя Ванечка был, он обернулся, улыбнувшись.

— Ты про Сашу Канатопова? — поинтересовался он. — Да, у него удивительно легкое дыхание. И чистое… Странно это — говорят, прадед у него обладал как раз тяжелым дыханием. Сам мучился, и сына мучил, и внучку, и — Саши коснулось…

— А кто он был? — спросила Лика.

— Воинствующий, мракобесный безбожник. Сжигал монастыри вместе с монахами, церкви рушил, а потом — что-то случилось с ним. Разное говорят. Кто-то говорит — он бесов увидел вокруг себя. Кто-то наоборот — что увидел плачущую Богородицу. Он и в церковь пойти не мог — говорят, видели, как доходил до порога и останавливался. В нескольких шагах встанет, замрет — и в землю смотрит, только губы шевелятся, словно он с кем-то разговаривает. Постоит так, и — развернувшись, уходит. А после того, как внучка с собой покончила, он стал как безумный. То кулаком небесам грозит, то вдруг упадет на колени и — плачет… Только в храм по-прежнему не заходил. Как будто там был круг меловой, и он переступить не мог. А Сашка… Он с детства был странный, точно не из их семьи. Прадед его и любил и смотрел иногда тоже как-то испуганно, а однажды… — Дядя Ванечка задумался. — Да надо ли тебе, Гликерия, рассказывать эти байки? Может быть, не забивать твою голову небылицами?

— Надо-надо, — сказала Лика. — Мне интересно…

— Так вот, однажды прадед разговаривал с одной моей знакомой — тогда ведь все с гитарами бегали да по экстрасенсам, ну, и у меня был такой грех, задружил с одной загадочной феминой, которая все руками загадочно крутила и про ауру щебетала. Она, кстати, его потом боялась — даже на другую сторону улицы переходила, как завидит. А тогда — он сам к ней пришел и попросил ее вызвать дух. Она ему говорит — я вроде бы не медиум, я такими вещами не занимаюсь. А он ей — как же так, ты же магией занимаешься, значит, можешь это сделать. Она снова ему про то, что то, чем она занимается, — вроде не магия, а целительство. Он послушал ее, послушал и — вдруг сказал: «Разницы-то нет никакой. Скажи, а может такое быть, что человек, которого ты давно убил, в твоем родственнике возродился?» Тихо так сказал, задумчиво, а у нее — по коже мурашки пошли, ей страшно стало. Она ему начала было плести, что может, конечно, и — если такое случилось, это значит, что его простили… А он тихо рассмеялся, сказал: «Может быть, и простил он меня, только… Я в глаза правнуку смотреть не могу. Его глаза ведь, ты понимаешь? Синие. И — младенец ведь, а иной раз смотрит на меня, как будто он — подросток… Серьезно так, и — в меня. Как будто хочет душу мою увидеть. Вот я и думаю — почему такое случилось?» — «Может быть, вы просто себе это придумали?» — спросила моя знакомица. А он ей, уже с порога, обернувшись: «Я сам — светловолосый. Сын у меня — светловолос. Мать его — с рыжинкой, русая. Отец — светлый. И никогда у нас в роду синих глаз не было. А у него — волосы черные, а глаза — синие. И не похож он ни на кого из нас, он… на него похож». Только ты, Гликерия, смотри, этого Саше не рассказывай. Ему и так — трудно. Он ведь — всех потерял, и жизнь у него — как у отшельника, в полном одиночестве, а мальчик светлый как будто…

Он посмотрел на Архангела Михаила, вздохнул.

— Как будто в самом деле — с небес упал, — закончил свою мысль.

«С небес упал — и не разбился, — подумала Лика. — Только крылья опалил, и пришлось учиться ходить, а не летать…» Она улыбнулась. Когда она думала о Саше, рождались стихи. И — уходила горечь внутри, и запах гари, преследующий Лику после ночного сна-кошмара, становился тише.

«Но будущего у нас нет. Или есть, но… Существовать мы будем в разных измерениях, потому что — нам разрешено было встретиться только с одной целью. Потом — каждый пойдет своей дорогой».

— Каждый пойдет по своему пути, — повторила она вслух, грустно, надеясь, что «мысль изреченная есть ложь», так пусть — станет ложью.

— Будет так, как Богу угодно, — тихо сказал дядя Ванечка, смотря на Лику внимательно, с улыбкой в глазах. — Он ведь людей не просто так сводит. Так и пусть будет так, как Ему угодно. Главное — самим не воспрепятствовать…

— Пусть будет так, — согласилась Лика.

Ей хотелось еще рассказать о своих странных видениях — дядя Ванечка вызывал в ней доверие, но — хлопнула дверь, пришла Людмила, а потом…