Счастье бывает разным - Иосиф Гольман

Мне вдруг пришло в голову, как мы познакомились с Ванькой.

Инициатором была я.

Он стал мне интересен, едва появившись. Он же — вот же сволочь — абсолютно не обращал на меня внимания. Все обращали, он — нет. Весь курс бегал за мной, да и с других курсов тоже. Даже преподаватели украдкой позволяли себе откровенные взгляды.

А этот деревенский увалень с амбициями африканского царька открыто выказывал безразличие.

Я дождалась, пока он остался один, и спросила, чего это он так выделяется. Заодно слегка прошлась по нему.

Он мне ответил.

По существу.

Никто в жизни мне так не отвечал, ни до, ни после.

Выслушав мою уничижительную тираду, он оглядел меня снизу вверх. А потом — сверху вниз. После чего процитировал ранее неизвестную мне народную, но от этого не менее похабную частушку: «Кака барыня ни будь — все равно ее …буть».

Самое печальное в этой неприличной цитате, что все в ней — правда.

Даже если барыня с двумя высшими образованиями, умна как черт и трудится членом правительства огромной страны.

И все же Ванька не совсем прав. Я отличаюсь от описанной им барыни.

Многим.

Хотя бы тем, что сейчас допью свой утренний, собственноручно — никаких автоматов! — сваренный кофе, припудрю покрасневшее от слез лицо и пойду решать… Хотела сказать — судьбы страны, но звучит как-то претенциозно: Чистов наверняка бы иронически улыбнулся.

Ладно, просто пойду работать. И там часов десять-двенадцать — а то и поболее — мне точно будет не до сериалов и не до личной жизни…

Все-таки Нью-Йорк — жаркий городишко.

Вроде и оделась подходяще — легкий бело-оранжевый сарафанчик сверху почти ничего не скрывает, хотя снизу — наоборот: скрывает очень даже. Зато широченный — с ним и в Африке будет комфортно.

Впрочем, все так изменилось: папик по телефону сказал, что в Москве вполне себе африканская жара. Да еще с запахом гари: как всегда, внезапно загорелись когда-то осушенные торфяные болота.

В Нью-Йорке, слава богу, торфяных болот нет, зато есть по утрам хочется не меньше, чем на родине.

Майка задумалась, куда бы зайти позавтракать. Проще всего — в какой-нибудь кошерный фастфуд, благо в бруклинском Кронайтсе их достаточно. Здесь недорого, жутко вкусно и гарантированно качественно. Но она отчего-то застеснялась: местные тетеньки открытого не носят и плечи, и коленки прячут, не говоря уж о таком лихом декольте, как у нее.

Хотя, с другой стороны, чего стесняться? В каждом кошерном фастфуде почти наверняка найдешь чернокожего из соседнего квартала, а их девчонки одеваются очень даже смело. Однако не стала себя ломать — вышла в соседний, смешанный, квартал: ей даже перед Дворой-Леей неудобно было отсверкивать в своем пляжном сарафанчике, хотя та уж точно ничего осуждающего не скажет.

Неудобно — и все.

Впрочем, одеться позакрытее было бы неудобнее еще больше. Она же каждый шаг теперь делает, как спортсмен, с отягощениями. Килограмм на семь уже отяготилась. И врачи говорят, что живот еще больше вырастет. Вот же ужас — растить внутри себя такого башибузука. И чего люди не размножаются отпочкованием?

Майка подумала и отозвала собственную мысль обратно.

Никакой не ужас. Будет такой классный сыночек! Она его уже сейчас обожает. Своя ноша не тянет. Или все-таки тянет?

Майка почувствовала, что, кроме усиливающегося голода, испытывает жгучее желание где-нибудь присесть. Желательно — в тени. А еще лучше с кондиционером. В итоге нырнула в первое попавшееся — рядом с их станцией сабвея — заведение. Здесь был прохладный полумрак. У единственного расшторенного окна в солнечных лучах метались пылинки. Негромко играла классическая музыка — Майка в этом плохо разбиралась, — и народу было по утреннему времени довольно много: у стойки оставалось всего два пустых места.

Майка села под солнышко — в кондиционированной прохладе оно никак не напрягало, наоборот — радовало. Она никогда не понимала людей, предпочитавших работать в затемненных кабинетах, хотя за одного такого даже замуж вышла. Впрочем, он предпочитал затемненные кабинеты, а не работу.

Но не будем о грустном.

Майка приготовилась сделать заказ, однако бармен ее словно не замечал. Он ловко управлялся то с миксером, то с шипящей кофемашиной, в первую очередь обслуживая, видно, постоянных клиентов.

Зато ее сразу заметил какой-то молодой парнишка. «Совсем молодой», — с легкой грустью отметила Майя. Может, лет двадцать. В общем-то, не так уж и отличается от двадцати трех. Если, конечно, за эти три года не влюбиться, выйти замуж, почти развестись и почти выносить ребенка.

Вот тогда возрастная разница становится заметной.

— Девушка, а у вас есть визитная карточка? — Молодой человек приступил к делу, во-первых, по-русски, а во-вторых — как-то неожиданно.

Майка даже растерялась.

Если первое еще объяснимо — она отвечала на звонок у входа в кафе, — то второе поразило новизной. Вот почему она послушно залезла в свою маленькую сумочку, тоже бело-оранжевую, и достала визитку: ей буквально вчера напечатали на работе, признали право на рабочее место.

А юноша, взяв ее и внимательно изучив текст, дальше повел себя не менее оригинально. А именно: он составил из трубочек для коктейля длинную тонкую сосиску и, нацепив на край Майкину визитку, стал медленно покачивать ею перед глазами бармена. Тот просто не мог не обратить на это внимание и рассмеялся. В итоге заказ был принят.

Майка получила свою холодную диетколу и круассан с шоколадом.

Конечно, гораздо приятнее был бы кофе и гораздо полезнее — зеленый чай.

Но кофе Майке не советовал пить врач Борткевич. А зеленый чай у нее с детства вызывал отвращение. Так что выходит — кола.

— Спасибо за помощь, — сказала она парнишке.

— Не за что, — разулыбался он. — Всегда обращайтесь. — И нагло уставился на нее своими глазищами с прямо-таки рекламными ресницами.

«Вот ведь ему — ни к чему, — вздохнула Майка. — А какая-нибудь девчонка убивается с редкими и короткими. Нет в жизни счастья. Или есть, но неправильно распределено».

Сделав столь печальный вывод, она откусила изрядный кусок круассана — а ведь доктор Данько не советовал — и запила хорошим глотком диет-колы — ее, несмотря на название, тоже вряд ли причислили бы к по-настоящему диетической еде. Но настроение от всего этого безобразия сразу поднялось.

Допив и доев, Майка собралась встать — теперь она не просто вставала, а предварительно собираясь.

Парень, заметив ее намерение, вдруг обиженно заявил: