Дверь с той стороны - Владимир Михайлов

– Как же еще?

– Что такое закон? Что – право? Существовало так называемое обычное право: обычай имел силу закона, им руководствовались. Обычай может быть нигде не записанным, но он существует.

– И у вас была семья по обычаю?

– Так принято в нашем кругу. Семья – это респектабельность, ровность поведения, авторитет. Самое страшное – лишиться авторитета. Мы ведь направляем действия других людей… Но лучше поговорим о вас, Вера. Я иногда думаю: вот вы веселы, заботливы… молоды. Не может быть, чтобы вы ничего не оставили там – на Анторе, Земле, или еще где-нибудь…

Она чуть порозовела, довольная его вниманием.

– Что оставила? Только мечты, пожалуй. Но это неинтересно.

– Напротив! Расскажите, если вы не торопитесь.

– Еще есть время. – Вера уселась чинно, скромно, как ученица перед экзаменатором. – Только что же рассказать? Хотела увидеть мир… и выбрать в нем для себя место по вкусу.

– Дома вам не нравилось?

– Не знаю. Нет, там было неплохо. Но хотелось чего-то, чего у нас нет. Хотелось жить в огромных городах… таких, в которых можно прожить всю жизнь и так и не узнать их до конца…

– Да-да, вы правы: у нас теперь население городов целиком обновляется за два поколения…

– А на Анторе все просто, ее населяет лишь третье поколение – хотя что я вам-то говорю!

– И что же – вы так и не успели найти ничего по вкусу?

– Наверное, нет. Хотелось искать еще и еще. Значит, не нашла. Наверное.

– Ну, а, допустим, нашли бы. Перестали бы летать?

– Я так думала.

– И чем занялись бы?

– Да уж что-нибудь нашлось бы. Разве мало дел? А скорее всего просто растила бы детей.

– Любите детей?

– Очень. Мне и здесь их не хватает.

– А они у вас были?

– Осела бы на месте – появились бы, – она сощурилась, засмеялась. – Или, вы думаете, меня нельзя полюбить?

– Можно, – сказал Карский медленно. Все это оказалось неожиданным: и то, что Вера – одна из миллиардов людей со скромными (с точки зрения администратора) потребностями, из тех миллиардов, что привлекают внимание именно своим количеством. И то, что разговор вдруг зашел о любви – а он уж и не помнил, когда приходилось в последний раз говорить об этой трудно уловимой материи, которую все же приходится учитывать в государственных планах и проектах, – разговор зашел о любви, и он вдруг почувствовал, что краснеет, как не подобало бы члену Совета Федерации – пусть и несостоявшемуся. – Можно, – повторил он так же задумчиво. – Но… Сколько вам лет?

– Достаточно: двадцать один.

– Серьезный возраст. Вера… Вера у нас есть – это вы. Есть надежда: судя по вашим рассказам, это – доктор Карачаров. Кого или чего нам не хватает?

– Наверное, все-таки Земли.

– Я понимаю, почему вам так хочется вернуться.

– По-моему, больше всех хочется вам, правда?

Администратор помедлил.

– Видите ли, скажу вам откровенно…

– Стоит ли говорить иначе?

– Дело в том, что я выпал. Выпал… Сколько мы уже путешествуем после ухода от Земли?

– Скоро три месяца.

– Предположим, через месяц мы вернемся.

– Ой, вы серьезно верите в это?

– Не знаю. Но пусть. Четыре месяца; неужели вы думаете, что такой пост, как мой, может четыре месяца оставаться незанятым?

– Ну, и что же? Вы вернетесь, и вам освободят…

– Вот теперь я вижу, что вы еще маленькая девочка. Подумайте, что вы говорите! Ведь мое место занимает другой человек!

– Ну, пусть он…

– Захочет ли он освободить место? И будет ли это целесообразно? Он ведь продвинулся вверх, вошел в курс дел; нет никаких оснований понижать его. Это как-никак, немалая обида.

– А как же вы?

– Я уже сказал: я выпал.

– Но разве на Земле мало дел?

– Начинать сначала хорошо в двадцать один год, а мне, куда больше.

– Не так много.

– Спасибо… Я ведь жил ради работы. Конкретной, той. Знал, что способен и могу продвинуться высоко. Так и вышло.

– Вот этого мне не понять: к чему? Я вот никуда не хотела продвинуться и не хочу.

– К чему? Собственно… я не задумывался над этим. Просто раз уж кто-то должен заниматься этим, то почему кто-то другой, а не я? Но если поразмыслить… Не знаю. Может быть, это инстинкт. Как инстинкт самосохранения, продолжения рода, обеспечения своему потомству наиболее благоприятных условий…

– Может быть, до меня что-то не доходит, но если так и могло быть раньше, то теперь… Разве на Земле мне недоступно хоть что-то из того, что доступно другим?

– Разумеется, вам доступно то же самое. Но затрата сил при этом будет неодинаковой. Видите ли, даже при самых благоприятных условиях планета не станет яблоком, которое можно без помех разрезать на сколько-то абсолютно равных частей, чтобы каждому досталось по ломтику.

– По-моему, это очень устарелый инстинкт.

– Согласен. Но мало ли в нас устарелого? Если смотреть с этой точки зрения, то человек давно уже не нуждается, скажем, в волосах. Хотя они и очень красивы. Ваши…

Вера чуть отстранилась, и его ладонь повисла в воздухе.

– Не надо.

– Знаете – ночью, когда я просыпаюсь, мне иногда снова кажется, что это не лампа, а луна. Смешно, правда?

– Вот не думала, что вы заговорите о луне.

– Неужели я вовсе не похож на человека?

– Люди бывают разные. Даже у нас на корабле. Нас мало, кажется, но к каждому относишься по-другому. Нарева, например, я побаиваюсь. А этот Петров, такой добродушный, все время сидит в своем уголке. Но взгляд у него иногда бывает очень молодым.

– Петров… Да, конечно, как его здоровье?

– Здоровье? По-моему, он не жалуется.

– Хорошо… А что вы думаете обо мне?

– Ну… зачем это вам?

– Если не хотите, не отвечайте.

– С вами интересно разговаривать.

– И все?

– Мне, кажется, пора.

– Погодите. У вас еще есть время.

Вере и самой не очень хотелось уходить.

– Ну, еще пять минут я посижу. Ладно?

Нарев лежал на диване и глядел на экран с таким интересом, словно показывали приключенческий фильм. Однако по экрану тянулись лишь длинные абзацы текста, медленно выплывая снизу и уходя вверх.

Нарев протянул руку и чуть уменьшил скорость, чтобы можно было, читая, успевать думать над прочитанным.