Точка опоры – точка невозврата - Лев Альтмарк

Группа, передушившая голыми руками немногочисленных охранников и повалившая столбы с колючей проволокой, была довольно большой. Но всем было понятно, что до своих в таком количестве не добраться. Нет ни оружия, ни питания, да и куда идти неизвестно. Маленькими группками пробиться куда-нибудь больше шансов. Может быть, до партизан, о которых ходили упорные слухи, а может, отсидеться в деревнях и посёлках, где есть хоть какое-то пропитание…

В нашей группе сегодня осталось девять человек. Сперва было больше, но пару раз мы нарывались на немецкие патрули, а один раз едва спаслись бегством после того, как нас сдали местные жители в одной из деревень, где мы остановились на ночёвку.

Сегодня девять человек, а было в два раза больше. В деревни мы теперь старались не заходить, потому что поняли: сегодня свои ещё опасней врага. Страх превращает человека в зверя, а со зверем ни о чём не договоришься. При каком-нибудь ином раскладе, может, и была возможность выжить в плену, но у нашей девятки даже такого мизерного шанса не было.

Потому что все мы были евреями… Немцы периодически выстраивали военнопленных в ряды и выискивали среди них евреев и политработников. Пока до каждого из нас очередь не дошла, нужно было бежать. И мы бежали…

— Давайте, что ли, познакомимся? — предлагает смуглый круглолицый парень с жёстким колючим ёжиком на голове. — А то уже который день вместе, а даже не знаем, как друг к другу обращаться. Хотите, начну с себя? Зовут меня Михаилом, родом из Фрязина, что в Подмосковье, рядовой из 126-ой стрелковой дивизии…

Но никто не откликается, тогда он вдруг поднимается и нависает над лежащими:

— Что ж вы, бойцы, совсем хвосты поджали? Немцам, небось, всё выложили бы, а тут в молчанку играть? Своих же опасаетесь? Эх, вы, вояки!

— Тебя, что ли, опасаться? Отставить истерику! — Рядом с ним полусидит невысокий стройный мужчина с тонкими чертами лица и густой пепельной шевелюрой. — И я могу о себе. Зовут меня Юдой…

— Как-как? — хихикает кто-то. — Иудой?

Но мужчина, видимо, привык к этому, поэтому продолжает, не обращая внимания:

— Младший лейтенант, начальник штаба 178-го сапёрного батальона 174-й стрелковой дивизии…

— А чего в солдатской гимнастёрке-то?

— Сам не понимаешь, почему? В офицерской гимнастёрке да ещё еврею и часа в плену не протянуть. Ясно объяснил? Что ещё интересно узнать?

— Родом откуда? И как офицером стал? — не унимается всё тот же голос.

— Из Вязьмы я родом. А офицером стал после того, как до войны закончил Ленинградский финансово-экономический институт.

Наступила на некоторое время тишина, но поднимается следующий солдат — совсем ещё мальчишка. Тонкое смуглое личико, узкие плечи. Чувствуется, что новобранец и едва ли ему удалось повоевать даже в единственном своём бою.

— Зовут меня Исааком. Я из Молодечно. В начале июня сорок первого меня призвали… Вот и всё, что я могу о себе сказать.

На смену ему приходит лысоватый мужчина средних лет в круглых металлических очках:

— Давид. Военврач из полкового госпиталя при 214-й стрелковой дивизии. Москвич…

И словно прорывает плотину. Один за другим люди рассказывают о себе. Кажется, что даже теплее становится вокруг от этих коротких слов в одну две строчки.

— Вольф, рядовой, бывший студент-историк, из-под Винницы…

— Илья, старшина-артиллерист, шофёр на гражданке, Житомир…

— Гирш, рядовой, музыкант из Киевского театра оперы и балета, коренной киевлянин…

— Алексей, сержант-пограничник, на гражданке в Челябинском УГРО работал, сам перед войной на границу служить напросился …

Пора бы и мне о себе что-нибудь сказать, но где-то со стороны дороги километрах в двух отсюда раздаётся приглушённый собачий лай.

— Тс-с! — поднимает руку вверх Юда. — Немцы там…

Бежать среди ёлок тяжело. За гимнастёрку колючие еловые лапы не цепляются, но раздвигать их трудно и неудобно. Бегу следом за Юдой и Михаилом, а сзади слышу тяжёлое дыхание остальных. Вот кто-то подвернул ногу и сдавлено начинает материться, но Юда сразу бросается и подхватывает его под руки. Это старшина-артиллерист Илья, который, чувствуется, не привык бегать и устаёт больше других.

— Да брось ты его! — шипит, задыхаясь, Михаил. — И его не спасёшь, и сам погибнешь…

Но Юда его не слушает, а взваливает тяжёлое хрипящее тело Ильи себе на спину и, пригибаясь, бежит.

— Давай помогу, — догоняю его, и мы вместе подхватываем Илью под руки.

Остальные нас уже обогнали, и мы видим, как всё реже мелькают их потные и пропылённые гимнастёрки и ватники среди ярко-зелёных еловых лап.

— А ведь не слышно больше собак, — спустя минуту говорит Илья.

— Может, нам показалось, — отвечает Юда, — а может, они ушли в другую сторону…

Первым нас находит Михаил, а за ним все остальные. Вид у всех какой-то виноватый, словно их уличили в трусости. Впрочем, столько грязи и мерзости довелось увидеть всем за последнее время, что никто на это уже не реагирует.

Забираемся поглубже в чащу и решаем переждать здесь до утра. Просто все выбились из сил, и толку от ночного перехода не будет.

— Лишние полдня уже ничего не значат, — сам себя убеждает Юда, — когда я бежал из великолукского лагеря, то мы торопились и дороги не разбирали. Нам бы не в сторону Витебска идти, а наоборот. Хотя никто не знал, куда надо… Вот и взяли меня снова.

— Ничего, лейтенант, — бормочет Михаил, — когда-нибудь доберёмся до своих…

Это первая ночь за последние несколько дней, когда мы не передвигаемся, а устроились на ночлег. Рядом со мной оказывается сержант-пограничник Алексей. Мы приваливаемся друг к другу спинами, так немного теплей, и обкладываемся еловыми лапами. В двух шагах от нас Юда и не отстающий от него Михаил.

— Ты сегодня ничего не рассказывал о себе, — вспоминает Алексей, — так как тебя зовут?

— Даниил. Дальше продолжать?

— Не надо, — вздыхает Алексей и шевелится за спиной, — всем нам одно имя здесь — военнопленные…

Неподалеку от нас щуплый новобранец Исаак и бывший студент-историк Вольф.

— Объясните мне кто-нибудь, — говорит Исаак, — за что люди так евреев не любят?

— Ну, не все, а лишь дураки, — отзывается Вольф, — это исторически так сложилось. Людям всегда был необходим кто-то крайний, на кого можно показать пальцем и обвинить в собственных неудачах. Козёл отпущения. Да и мы тоже хороши: вместо того, чтобы давать обидчику сдачи, всегда гордо отворачиваемся, мол, думайте о нас, что хотите, а мы не снизойдём до объяснений!

— Ну, что ты, красноармеец, глупости городишь?! — доносится возмущённый голос военврача Давида. — Никогда евреи не молчали, всегда за себя постоять могли. Ты же историк — должен знать эти вещи…