Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том II - Виктор Холенко

гневным взглядом Лида! Никогда я её такой не видел ещё. И тут же решил исправить свою ошибку, сказал:

– Да я уж лучше на полу пересплю – жарко у вас тут…

В общем, эту ночь мы спали не в тесной палатке, а в вполне приличной комнате: я на мягком матрасе на полу, Лида на кровати с пышной периной. И без обид-недоразумений, как всегда…

6.

После этого маршрута наш тандем с Лидой распался: она, видимо, уже выполнила свою программу, и всё остальное время до окончания полевого сезона работала только на базе. А меня припахал Миша Маевский в свою команду геофизиков, и мы провели целую серию электромагнитного зондирования глубинных пород сахалинской земли в нескольких долинных местах: Миша убеждал, что таким способом можно определить, какие металлы-минералы находятся глубоко под нашими ногами. Ну а потом меня забрал в свой отряд Валентин Павлович: с ним я прошёл два последних маршрута.

Первый из них запомнился тем, что нам пришлось идти на целых два дня дольше, чем планировали раньше. И у нас кончились продукты – хлеб, рис, тушёнка, и остались только соль, сахар и чай. Третьим с нами шёл Миша Маевский, и мы с ним на речном перекате с помощью ног и своих геологических молотков удачно выловили одну крупную горбушу, обеспечив себе тем самым ужин и даже завтрак. А на следующий день нас выручили местные охотники – не такая уж она безлюдная оказалась сахалинская тайга. В глухих предгорных дебрях к концу этого второго полуголодного дня мы неожиданно вышли на вросшую в землю избушку, а около её двери сидели на чурбачках два немолодых уже корейца: они в руках держали свои слабо дымящие трубки с длинными чубуками и молча смотрели на нас с удивлением и некоторой тревогой. Мы представились, и они сразу приветливо заулыбались. А когда узнали, что у нас кончились продукты, то тут же без слов презентовали нас из своих запасов мешочком хорошо промытого и высушенного риса и свежим окороком кабарги – это такой маленький дальневосточный горный олень. Я тут же сварил рис, хорошо сдобрив его мелко нарезанным кабарожьим мясом, и мы пригласили охотников отужинать с нами. Они сначала отнекивались, но потом всё же согласились, видно, просто из вежливости попробовать моё варево. Попробовали, переглянулись, заулыбались, и старший из них что-то сказал на своём языке, второй перевёл с несколько сконфуженной улыбкой:

– Он говорит: вы испортили рис. Его не надо варить с мясом и солью. – Потом добавил уже от себя, вежливо закивав головой: – А мне нравится. Хорошо…

Но ложку отложил тоже и поблагодарил за угощение. Ну а мы уплетали варево с великим удовольствием, недоумевая, почему же всё же не понравилось оно корейцам.

После ужина охотники-корейцы пригласили нас переночевать в их фанзе, как они назвали свою избушку. Валентин и Миша согласились, а я отказался: не понравились почему-то мне эти два корейца. Насторожило их настойчивое приглашение, подумалось даже, а не придушат ли они нас ночью всех или прирежут, чего доброго. Ребята тоже меня уговаривали, но я отказался наотрез и разбил у костра нашу палатку, плотно застегнул полог и залез в спальный мешок, положив рядом свой походный топорик. Спал я довольно чутко, слышал чуть ли не каждый шорох в тайге. А, встав чуть свет, сразу расшевелил угасающие угли в костре, подёрнутые пушистым пеплом, и снова заварил рисовую кашу с мясом кабарги. И, закончив свои поварские хлопоты, поднял от костра голову: у двери фанзы снова молча сидели два корейца и дымили своими длинными трубками. Скоро из избушки, вросшей в землю, выбрались и ребята, бодрые и невредимые. За завтраком они уведомили меня, добродушно подшучивая, что корейцы из-за моего каприза всю ночь не спали. Оказывается, у них тут понаставлены кругом самострелы на дичь, и они опасались, что я могу ночью куда-нибудь отойти в сторону и, следовательно, попасть под выстрел настороженного самострела. Но я, вроде бы спавший довольно чутко, так ни разу и не услышал, как корейцы выходили ночью из фанзы, и увидел их только тогда, когда уже закончил приготовление завтрака. Чудны дела твои, о Боже!..

И всё же особенно мне запомнился наш самый последний маршрут с начальником партии. Маршрут начинался в районе города Лесогорск на берегу Татарского пролива и заканчивался в городе Макарово, что на берегу уже Охотского моря. Это было моё третье пешее пересечение Южного Сахалина. Два других начинались в районе более южных сахалинских городов – Красногорска и Углегорска. Больше меня в тот сезон никому не удалось сделать то же. Из всего состава нашей партии только Валентин Павлович пересёк Сахалин дважды – это был наш первый маршрут, и мы шли тогда из Красногорска, третьим с нами был Миша Маевский. И этот заключительный. Третьим с нами шёл на этот раз Володя Бардюк, студент-географ из Уральского университета. Это был очень трудный маршрут. Мы шли чётко по параллели, только по азимуту, пересекая попадающиеся на пути горы, реки, болота, никуда не сворачивая, не выбирая более удобные направления. Наверное, именно поэтому он особенно мне и запомнился. Вот что я записал в дневнике на свежую голову:

«11 октября 1959 года, воскресенье:

Последний маршрут был идеальнейшим во всех отношениях – я в таких ещё не бывал. Ушли мы втроём на восточное побережье: я, начальник и Володя Бардюк. Маршрут начался неплохо. Первый день благоприятствовала погода, хотя и чувствовалось, что в скором времени будет дождь – так было душно и парно. На второй день поднимались на гору Отважную на одном из западных отрогов Камышового хребта – более восьмисот метров над уровнем моря. Сразу за началом истока горной речки начался непролазный кедрач. Мы ползли на вершину со скоростью черепахи, делая частые остановки – так изматывала силы борьба с кедровым сланником. Воздух опять был парной, по небу ползли тёмные тучи, трудно дышалось. На вершине нас встретил холодный, пронизывающий до костей ветер. Быстро наползавший туман закрывал долину и сопки вокруг. На вершине вокруг нас и над карликовым кедрачом (30–50 см) мела рваными хлопьями настоящая туманная метель. Это напоминало зимнюю пургу, вьюгу, когда свистящий, завывающий ветер несёт с безудержной скоростью мелкий снег. Только это был холодный водяной пар, но он обжигал лица и обнажённые кисти рук не слабее колючего снега. Так что на мягком карликовом кедраче, устилавшем вершину, мы долго не усидели, отдыхая после подъёма, скоро совсем замёрзли и снова тронулись в путь.

Спустившись метров на 20–30 с обратной стороны сопки на продолжение этого малого хребта, увенчанного горой с