Тот, кто ходит сам по себе - Евгений Щепетнов

Итак, во втором исходе дела магистры могут признать Амалию невиновной в черном колдовстве, но так, что пятно на ней останется навсегда. Хоть и не доказали, что это она засадила демона в тело кота, однако он ведь жил в ее комнате. Амалия содержала кота‑демона, чем подвергала опасности всех добропорядочных студентов и магистров университета! (Ха‑ха! Добропорядочных!) Девушку исключат, изгонят, навсегда запретив ей появляться в университете.

И это был бы самый выгодный для папаши Амалии исход. И мне кажется, так оно и будет. К тому дело и шло.

Все это я обдумал, «обсосал» со всех сторон и пришел к выводу – к тому же, что и ее мелкая шлюховатая подружка: валить отсюда, и как можно быстрее! Уезжать из университета, и уже дома, на месте, пытаться выстроить свою жизнь так, как надо. Или как получится.

Нет, ну правда, если результат один и тот же – придется уехать, – так зачем ко всему прочему куча неприятностей вроде судебного разбирательства и позорного изгнания? Сказано же: уедет – дело прикроют!

Но свой‑то ум человеку не вложишь. Особенно если это молоденькая, упрямая и довольно‑таки самоуверенная девушка, при всем своем развитом разуме наивная, верящая в справедливость и принципы, которыми должны руководствоваться сильные мира сего.

Принципы справедливости – дуреха, а? Ну какая может быть справедливость там, наверху? Главное долезть, а потом удержаться! А уж какими методами достигнут результат – кого волнует?

Глупышка, ах глупышка! Я и сам был такой – лет в пятнадцать. Или чуть раньше. А потом уже насмотрелся на нашу жизнь, начитался, впитал правду бытия и все понял – не без горечи, да. И не без разочарования. Но все через это проходят, как через первый секс. Утрата иллюзий – как утрата девственности.

Утро третьего дня началось с дурного сна. Мне снилось, что я протух. Да, именно так – я лежу на обочине дороги, задавленный повозкой говночиста, протух на жаре и воняю так, что шарахаются прохожие! Во мне копошатся черви. Мухи набивают хоботки моей тухлой плотью, и моему трупику совсем невесело.

Гадкий сон. После таких снов бежишь в душ смывать с себя липкий пот, а потом долго пьешь горячий чай, тихонько ощупывая конечности, – все ли на месте? Вещий сон, однако…

Проснувшись, я обнаружил, что рассвет еще только начал окрашивать стены в розовый цвет. Из‑за неплотно задвинутой занавеси заглядывали первые лучи утреннего солнца, высвечивая пятно на обоях возле двери, и сна у меня не было ни в одном глазу. После такого‑то кошмара, какой сон?!

Потихоньку отодвинулся от сопящей во сне девушки, потянулся, выгнув спину (Любимое занятие каждого кота! Что‑то вроде ритуала и одновременно гимнастики), и только‑только решил отправиться в душевую, чтобы сделать свое «грязное дело», как вдруг сообразил – что‑то не то! Кошмар закончился, а запах‑то остался! В комнате отчетливо пахнет дохлятиной!

Сладкий запах тлена висел в воздухе, будто дым сигарет, густой, отчетливый – полное ощущение, что где‑то в углу комнаты лежит труп – крыса или кошка.

Подбросили? Крыса разлагается?

Конечно, первое, что я сделал, – бросился искать эту самую дохлятину. Уж кто, как не я, может найти эту пакость? С моим‑то чувствительным носом!

Нет, дохлого животного нигде не было. Ни в душевой, ни на полу комнаты, даже в тоннелях воздуховода – нигде.

И тогда я заподозрил худшее – колдовство!

Запрыгнув на постель, подошел к спящей Амалии, принюхался… и шерсть у меня встала дыбом – она! Это она так пахла! От Амалии шел запах падали!

Примерился, уцепился зубами за край легкого одеяла, которым накрылась девушка, потянул… одеяло сползло, открыв хозяйку всю, до самых пяток.

Амалия лежала на спине, левая рука за головой, правая откинута в сторону (незадолго до того я лежал на ее правой руке, уткнувшись в гладкую подмышку). Ничего, кроме трусиков, на ней не было. Обычно и трусиков не было, но она еще не вышла из цикла, так что…

На животе, чуть выше завязок трусов, синело здоровенное пятно – темное, с красновато‑фиолетовым оттенком, оно было отвратительным на вид и так же отвратительно пахло. Кожа в этом месте потрескалась, источая запах крови и протухшего трупа.

Твою мать! Только и скажешь! Ну – твою же мать!

Болезнь?! Может, какая‑то экзотическая болезнь?! Подцепила в университете? Что‑то вроде сифилиса или проказы?

Но разве те так воняют? Хм‑м… а откуда я знаю, как воняют здешние дурные болезни?

Магия? Скорее всего – да, судя по последним событиям!

И что делать?! Тьфу! Опять! Достоевский хренов! Или Чернышевский? Да тьфу на них обоих! Не до классиков! И даже не до беллетристов! Передо мной загнивающая красотка, а я о всякой чепухе!

Амалия пошевелилась, томно вздохнула, пошлепала губами и вдруг тихо, почти неслышно прошептала:

– Котик, ты где? Котик, не бросай меня!

У меня сжалось сердце. Вот же черт подери! Если она помрет от дурной болезни или злого колдовства – я шибко плакать буду! Не чужая ведь!

Нет, я не из тех парней, которые, переспав с женщиной, считают себя обязанными жениться, но было в Амалии что‑то такое, что… в общем – мы в ответе за тех, кого приручили! Даже если это слегка сумасбродные красотки из другого мира.

Я подошел к девушке, аккуратно лизнул ее в губы, не боясь заразы – черт с ней, с болезнью! Ну сдохну – значит, сдохну! Если я не могу поцеловать свою девушку – на кой черт такая жизнь?!

Амалия улыбнулась и, не открывая глаз, погладила меня по голове. Я снова лизнул ее, а потом ударил лапой по щеке.

– Проснись, черт подери! Проснись!

Амалия ойкнула, открыла глаза, недоуменно посмотрев на меня, а когда я подошел к ее гладкому, на удивление плоскому животику (Как у спортсменки! Классный! И теплый – проверено!), опустила взгляд туда, куда я и хотел, – к сине‑красному пятну размером с два спичечных коробка. Пятну, обезображивающему ее живот и пахнущему так, будто здесь, в кровати, померли и разложились пять штук моих «соплеменников».

– Ай! – Амалия дотронулась до пятна и с ужасом посмотрела на испачканные пальцы. – А‑а‑а‑а‑а‑а!

Она вскочила, забегала по комнате, натыкаясь на мебель. Упала, поползла по полу, потом завыла в голос, захлебываясь в рыданиях, бессвязно бормоча что‑то вроде: «Мамочка! Ай‑яй! Ай‑яй! Мамочка, моя дорогая! Мамочка! »

Потом побежала в душ, оставляя за собой шлейф отвратительного запаха разложения.

Зашумела вода, заглушая причитания, а когда Амалия появилась из душа – мокрая, голая, мне показалось, что пятно немного увеличилось в размерах. Но может, и показалось. Вот только цвет изменился точно – пятно почернело, став иссиня‑черным, и только по краям – багровым, как замороженное мясо.