Интеграция и идентичность. Россия как "новый Запад" - Дмитрий Тренин

Несмотря на огромные затраты и колоссальные размеры, советские вооруженные силы после 1945 г. качественно деградировали. Повторилась ситуация полуторавековой давности: от триумфа взятия Парижа в 1814 г. до трагедии обороны Севастополя в 1854–1856 гг. В конце XX в. аналогом Крымской войны стала война в Афганистане. Первая серьезная военно-политическая неудача после окончания Великой Отечественной войны стала поворотным пунктом не только в истории русской армии, но и в истории страны. Раздражение ложью официальной пропаганды (тезис об «интернациональном долге»), безразличием властей к жертвам, ветеранам и их семьям (похороны без указания причин смерти, фразы военкомов: «Я вас в Афганистан не посылал» и т. п.) способствовало не только распространению антивоенных настроений, но и формированию так называемого афганского синдрома (по аналогии с вьетнамским). Его можно было сформулировать просто: уйти (из Афганистана и других «передовых рубежей») и не возвращаться, не ввязываться больше в чужие этнические и религиозные конфликты.

Реальностью, однако, стал перенос конфликтов на территорию СССР. Уже спустя три недели после окончания вывода советских войск из Афганистана, 9 апреля 1989 г., регулярные армейские подразделения Советской армии были брошены на разгон демонстрации в Тбилиси, что привело к жертвам среди гражданских лиц. В дальнейшем участие регулярных войск в столкновениях с демонстрантами, в межэтнических конфликтах стало рутиной. Карабах и Приднестровье, Абхазия и Южная Осетия, Вильнюс и Рига, наконец, августовский путч 1991 г. в Москве не только стали вехами на пути вовлечения армии в политику, но и прочертили траекторию прогрессировавшей деморализации и разложения вооруженных сил, которые еще несколько лет перед тем считались одними из наиболее мощных и дисциплинированных в мире39.

В конце 1980-х годов распространение гласности затронуло «армейскую тему» – прежде совершенно закрытую, даже запретную. Казарменная преступность («неуставные отношения»), штабная коррупция, некомпетентность командования стали постоянными темами средств массовой информации. Генералитет стал восприниматься либеральными реформаторами преимущественно как «тормоз перестройки». Со своей стороны, генералы предъявили реформаторам обвинение в отсутствии патриотизма и разжигании «антиармейских настроений». Между тем в обществе крепло убеждение, что военное вмешательство СССР для подавления восстания в Венгрии и реформ в Чехословакии было незаконным. «Афганская авантюра» – последняя в этом ряду – рассматривалась как преступление.

По мере того как советская военная организация стремительно разлагалась, произошел прорыв в направлении рыночных отношений: был принят закон о кооперативах, фактически узаконивший частное предпринимательство. Советская система уравнительной оплаты труда и распределения привилегий оказалась подорванной. В результате привилегии военнослужащих (особенно среднего и младшего офицерского звена) оказались нивелированы. Одновременно гласность сделала возможным проведение международных сравнений оплаты труда военнослужащих в СССР и западных странах. Престиж воинской службы стал стремительно падать, достигнув к началу 1990-х годов самой низкой отметки за всю историю СССР. Продолжал он падать и в Российской Федерации. К концу 1990-х офицерство балансировало на черте бедности. Зарплата командира погибшей в 2000 г. атомной подводной лодки «Курск» составляла менее 200 долл.

Распад СССР принес военным не только травму распада единых вооруженных сил (особенно тяжело происходило «самоопределение» офицеров Черноморского флота). Не менее острым было осознание того факта, что самые многочисленные и хорошо оснащенные вооруженные силы не сумели предотвратить распад государства, которому они поклялись служить. Отказ командования Советской армии выступить на защиту СССР в момент обострения внутреннего кризиса (подобно тому, как это сделали тогда же их югославские коллеги) имел несколько причин. Главными среди них были глубочайшее разочарование военных в политиках всех направлений и политике как таковой; убежденность, что в любом варианте вмешательства в политику армию «используют», а в случае неудачи – «подставят», т. е. сделают козлом отпущения; ощущение недостаточной поддержки в обществе для военного вмешательства; дефицит бонапартизма в российском генералитете. Если бы, однако, военные все же решили сыграть в «свою игру», сценарий «ядерной Югославии» был бы более чем вероятен.

Правительство Гайдара исходило из принципа: не в военной силе правда, а в экономической мощи. 1992 г. стал не только годом либерализации цен, но и годом ударной «демилитаризации всей страны». Оборонный заказ на 1992 г. был сокращен в восемь раз по сравнению с 1991 г. «Раскрепощение» офицеров, которые в СССР практически не имели возможности по собственному желанию покинуть армию до истечения 25 (а фактически больше) лет службы, привело к массовым добровольным увольнениям. Уходили наиболее активные и способные офицеры, многие из которых сумели найти себя в новой экономике. Одновременно принятый 11 февраля 1993 г. закон «О воинской обязанности и военной службе» № 4455-1, вводивший отсрочки от призыва на срочную военную службу в связи с многочисленными причинами, фактически предоставил возможность студентам не служить в армии. Тем самым не только элита, но и значительная часть «протосреднего класса» была освобождена от воинской повинности. По злой иронии, в период закладки основ нового капитализма российская армия оказалась рабоче-крестьянской по социальному происхождению призывного контингента и вполне пролетарской по отношению к собственности и уровню денежного содержания, т. е. превратилась в войско, составленное в основном из низов общества.

Оборонное сознание практически выветрилось. «Профессия Родину защищать»40 оказалась невостребованной. По окончании «холодной войны» ни верхи, ни низы уже не верили в реальность новых масштабных конфликтов с традиционными противниками на западе или на востоке. Те же конфликты – почти исключительно на юге, – которые реально существовали или назревали, воспринимались как незначительные, далекие и подлежащие урегулированию преимущественно невоенными методами. Именно это уникальное в истории России состояние являлось одной из основных причин фактической незаинтересованности верхов, генералитета, а также общества в целом, в военной реформе. Другими причинами являлись уже упомянутая отмена призыва для тех, кто мог платить за высшее образование своих сыновей, а также негласный «пакт о ненападении» между политическим руководством страны и военным командованием, в соответствии с которым генералы обменяли лояльность Кремлю на невмешательство гражданских руководителей во внутриармейские дела41. В итоге военную реформу доверили самим военным, т. е. генералитету.

Освобождение от страха перед Войной (т. е. тем, что в российском общественном сознании символизировало 22 июня 1941 г.) сопровождалось не наступлением эйфории, а новыми тревогами. Забота об обороне сменилась заботой о безопасности на микро– и макроуровне. В первом случае распространение получили частные армии, так называемые ЧОПы – частные охранные предприятия42. На макроуровне в начале 1990-х годов был принят беспрецедентный по охвату закон «О безопасности», который отнес к проблематике безопасности практически все стороны общественной жизни и государственной деятельности. К началу 2000-х сотрудники спецслужб заняли важнейшие посты в системе государственного управления.