Усадьба с приданым - Катерина Снежинская

– А ты знаешь, я полностью «за». Честность – это прекрасно! – душевно заверила его Мария Архиповна. И, глядя господину укротителю в глаза, медленно, с толком и расстановкой, вылила ему кофе на колени. Кажется, он уже успел основательно остыть, потому что Саша даже не дёрнулся. – Хочешь честно? Да пожалуйста! Как же ты меня бесишь, Добренко! Со всеми своими подходами, заходами, приручением, укрощением и робингудством! Будь проще и люди к тебе потянутся, точно говорю.

Дрессировщик молчал, рассматривая Машу. Тёмное пятно, как медуза, расползалось по джинсам. А потом что-то такое случилось – что именно, совершенно не понятно – и он навалился всей своей немалой тяжестью, вдавив Марию в подушки и перехватив оба её запястья – Мельге только охнуть и успела.

– Быть проще, говоришь? – рыкнул Саша не хуже тигра. – Ну всё, Мань, ты напросилась. Теперь пеняй на себя…

– Я, конечно, дико извиняюсь, – раздалось от двери действительно виноватое, – но только там беда случилась.

– Какая ещё беда? – спросил Саша, почему-то даже не оборачиваясь, по-прежнему глядя на Машу.

– Да, понимаешь… – Через плечо Добренко Мария Архиповна, каким-то чудом успевшая натянуть одеяло на самый нос, разглядела, как Малыш смущённо почесал шею. – Алла, ну, учительница, прискакала. Говорит, пришла девочку на завтрак позвать, а там разгром полный и её нет.

– Она есть, – заверил Саша почему-то Марию. – Разгром-то где, в доме?

– Угу. Всё перекурочено. То есть сам-то я ещё не видел.

– Ясно, мы сейчас. Подожди во дворе, вместе сходим.

– Ты на всякий случай…

– Без тебя разберусь, иди ты со своими ценными советами!.. Вставай, – это он уже Маше велел. – С пенянием придётся подождать.

– Это ещё почему? – ничего не поняла госпожа Мельге.

Собственно, как раз сейчас она совсем-совсем о своём думала. О том… Ну, например, что, собственно, была не права, «наехав» на Сашу, и рафинированная Ирка бы сказала, что это всё от «недотраха» или высказалась бы ещё элегантнее, с неё станется. И что Павел бы в такой ситуации набрасываться и рычать не стал, а гордо удалился и дулся бы ещё дня два, пока она прощения вымаливает. И что…

– Потому что твой дом разгромил какой-то козёл, – спокойно сообщил Саша, поднимаясь.

– Че… Чего?

Но пока Мария Архиповна соображала, о чём и к чему это он, Добренко успел исчезнуть.

В которой жизнь становится всё хуже и хуже, потом делается совсем невыносимой, но дальше дела, кажется, начинают налаживаться

Всё-таки как не богат русский язык, а синонимов в нём явно не хватает. Вот, например, «разгром» – вроде бы ёмкое слово, но иногда и его недостаточно, на ум же всё больше непечатные эпитеты приходят, происходящее, конечно, не описывающие, зато эмоции отлично выражающие.

– … ля-а, – глубокомысленно протянул Малыш.

Ну да, «ля», а ещё «до», «ре» и прочие «соли». Казалось, что в доме целыми остались только стены, да оконные рамы со стёклами, даже доски лестницы кое-где выломаны, ступеньки жалко щерятся тёмными провалами. Монументальный телефон разбит, столик лишился своей единственной ножки, буфет перевёрнут, лежит, придавив тушей собственные распластанные дверцы. А плетёные тряпичные коврики будто кто-то зубами рвал, да ещё сверху землей присыпал. Земля – это, наверное, из цветочных горшков. Или тут цветов не было? Может, лишь горшки с землей имелись?

Господи, о чём она только думает?!

Но правильно мыслить никак не получалось. Вернее, не соображалось, «правильно» – это как?

– И никто из соседей ничего не слышал? – невесть у кого спросил Саша.

– Да кто ж услышит-то? – горестно всхлипнула Алла, мявшая на груди очередной сарафанчик в «цветуях» и сама, кажется, этого не замечавшая. – Слева Михалыч живёт, так его нету. Справа Серебряковы, но у них дом далеко, за забором-то сразу теплицы. А сзади… Ой, Коль, а Коль, вы же вчера там делали что-то?

– Траву мы косили, – мрачно отозвался Колька откуда-то издалека, с крыльца, вроде бы – Маша его не видела. – Дорожку, значит, выкашивали. Потом посидели с устатку, а там и гроза началась. Ну и разошлись по домам.

– Ну да, ещё и гроза, – печально покивала Алла.

– Получается, никто ничего не слыхал и не видал, – крякнул Боровик, который участковый. – Ни соседи, ни бригада, занимающаяся оптяпыванием незарегистрированного бизнеса, то есть самовольным благоустройством пляжа в черте жилого массива. Так получается, гражданочка… Как вас там? Уж больно фамилие заковыристое, – полицейский заглянул в предусмотрительно прихваченную папочку, – Мельге?

– Получается так, – деревянным тоном отозвалась Мария Архиповна, не слишком понимая ни о чём её спросили, ни что она ответила.

Страха не было совсем, зато гадливости хоть отбавляй. Взгляд цеплялся то за наполовину содранный оконный карниз, то за истоптанную штору, валяющуюся на полу, то за обломки стула, то за пружины, неприлично торчащие из порванного дивана, и становилось всё острее ощущение, будто это её саму… Нет, не ломали и били, а лапали, вот именно лапали – грязными, вонючими, жирными руками. Голова-то соображала: это от потрясения, а, может, даже и шока, но тело очень хотело отмыться, отодраться жёсткой мочалкой и чем-нибудь ядрёным. Хозяйственное мыло, коричневое такое, бруском в трещинах, с выдавленным «70%» вполне бы сгодилось.

Интересно, есть у неё хозяйственное мыло?

– …вы мне по делу отвечайте и бросьте свои баронские фокусы! – голос Боровика всверлился в висок иголкой.

– Я отвечаю.

Маша отошла к лишённому пыльных кружевец окну. За стеклом, тоже мутным и заляпанным, шёл нудный, совершенно осенний дождь, сирень уныла мокла, роняя с повядших листьев редкие капли. Небо, плотное, как скомканная вата, лежало на макушках сосен.

– Что вы отвечаете? – сходу начал злиться участковый.

– А о чём вы спрашиваете? – равнодушно уточнила Мария Архиповна.

– Я смотрю, не больно-то вы по утраченному имуществу страдаете. Или у вас, баронов, положено так?

– У нас, баронов, по-всякому положено.

Маша потрогала пальцами очень холодное стекло, вернее, зыбкое, словно в воде, отражение полицейского. За ним и другие маячили: длинный Тёмин силуэт, пурпурные розы Аллы, беленький фартучек Оксаны, майка со звериной мордой – чужие. Нет у неё никакого имущества, и дом тоже не её, и жизнь.  А раз всё это кому-то другому принадлежит, то ей и утрачивать нечего. Она просто забылась, игралась в какую-то иную Мельге, но ей, к счастью, вовремя напомнили о реальности.

Во время ли? Или уже поздно?

Только один вопрос: зачем? К чему такие сложности? Вламываться, громить чужой дом, мебель ломать, цветочные горшки переворачивать, книжки из обложек с мясом выдирать. Ведь это всё усилия и немалые. Умаялся, наверное, бедолага.