Усадьба с приданым - Катерина Снежинская

– Арей, – позвала Мельге хрипло. В горле отчего-то мгновенно пересохло, хотя ничего страшного вроде не случилось. – Ареюшка…

В ответ – ни звука. Даже река вроде как притихла, затаилась и ветер совсем исчез, лишь отблески злобно-красного солнца переливались в воде.

– Арей, – снова позвала Маша, откашлявшись. – Иди ко мне, мальчик!

Тишина.

Мария оглянулась, машинально стёрла с виска ползущую каплю пота и пошла крадучись, пригибаясь, будто под обстрелом. Успевшая подсохнуть трава шелестела, как бумажная и в замершем мире этот негромкий, в общем-то, звук мерещился грохотом.

Молодой куст шиповника был сломан у самого корня, словно на него свалилось что-то тяжёлое, но вряд ли это был Арей, потому что пёс лежал рядом, далеко вытянув странно длинные лапы. Его брюхо почему-то перестало быть белым, пушистым, а стало грязно-бурым, шерсть слиплась, будто он снова в земле вывозился. Но ведь такого быть не могло? Или могло?

Трава под ним тоже потемнела, блестела влажно. А это, наверное, от дождя, тут же тень, вот и не успела высохнуть.

– Арей! – придушенным шёпотом окликнула Маша, поняв, что собачий бок совсем не двигается, не поднимается дыханьем. – Чёрт, да что же!..

Зверь приоткрыл мутный, словно плёнкой подёрнутый глаз, скульнул тихонечко, отрывисто, как в судороге дёрнул задними лапами и снова замер. Мария бухнулась рядом на колени, вроде бы сильно приложившись косточкой, попыталась сунуть руки под безвольное тело. Ладони-то она протиснула, но даже приподнять не сумела: и тяжело, и страшно ещё больше повредить. Переползла неловко, сама подскуливая от грызущего ужаса, обняла тёплую, но почти каменную морду. Зверь не реагировал, глаз так и остался приоткрытым, но запястье щекотнуло дыхание из широко вырезанных ноздрей.

– Подожди, мальчик, я сейчас, – лихорадочно забормотала Маша, суетливо поправляя пёсью голову и понятия не имея, что она «сейчас». – Ты потерпи только, ладно? Всё будет хорошо, потерпи.

Мария вскочила, ломанулась – оказалось, что к речке, бросилась в другую сторону – ветка наотмашь хлестнула по лицу. Споткнулась, брякнулась почти плашмя, ободрав ладони, и без того ноющая коленка вспыхнула острой болью.

Неподалёку в туманной дымке золотилось крышами вечернее Мухлово.

А в голове стало ясно и просторно, но, наконец, правильно. Сухо всхлипнув, утершись предплечьем, Маша поднялась на четвереньки, потом встала и побежала, тяжко прихрамывая старой лошадью. Зато всё пошло так, как надо.

Саша был у себя во дворе, а по-другому и случиться не могло. Увидев Марию, он не изменился в лице, не бросился ей на встречу, только с размаха всадил топор, который держал, в деревянную колоду.

– Иди сюда, – приказал негромко повисшей на калитке Марии Архиповне. – Где поранилась?

– Это не я, – выпалила Маша, задыхаясь. – Не у меня… Это Арей! Он там, в кустах…

– С ним-то что?

– Я не знаю! У него кровь!.. И не дышит! Почти. Я не знаю, Саш, я не поняла. Треск какой-то, потом… – Мельге снова сухо всхлипнула, глотая липкий ком, – Пойдём скорее, – Мария вцепилась в руку Добренко, потянула. – Вдруг тот вернётся? Ну давай же!

– У тебя тоже кровь. Иди в дом, Малыш поможет…

– Никуда я не пойду! – для убедительности Маша замотала головой. – То есть я пойду с тобой. Там Арей, понимаешь?

– Ворота открой и жди здесь, – странным, тоже, наверное, каким-нибудь специальным голосом, велел дрессировщик, мягко высвободился из мельгевской хватки и куда-то подевался, на самом деле как сквозь землю провалился.

Но Мария Архиповна и не думала с ним спорить, послушно рванула к воротам, распахнула, даже подпёрла норовившую захлопнуться воротину чурочкой и встала рядом: ждать.

***

Наверное, всё-таки стоило хотя бы автомобильные дверцы закрыть, а то приземистая машина совершенно терминаторского вида, смахивающая одновременно на немецкий танк времён второй мировой и обувную коробку, так и стояла посередь улицы. Дверные проёмы желтели в темноте салонным светом, до нелепого напоминая удивлённо распахнутые рты. Зачем, а, главное, когда они успели все дверцы включая багажник распахнуть, Маша помнила смутно. Она вообще соображала с трудом, мысли ползли, будто улитки и, кажется, оставляли на мозгах липкий клейкий след, воспоминая путались, загораживая друг друга.

Вот, например, когда Саша жутковато скалил стиснутые зубы, вывернув руль так, что машина-танк едва на бок не завалилась? До того, как они выехали к кустам и Мухлоньке или после? Наверное, всё-таки до. Ну да, точно, ведь потом он, держа Арея на руках, будто упавшую в обморок девицу, велел Марии за руль садиться, потому что надо было что-то нажимать или зажимать, а она бы не справилась.

Правда, с машиной поначалу тоже вышло не слишком весело, Мельге с такими монстрами никогда дел не имела, вот та и не слушалась. Но потом вроде бы Маша тоже зарычала, между прочим, вышло это ничуть не хуже, чем у Добренко: «Давай, Годзилла!» и ещё что-то такое же дико глупое, вроде: «Не подведи!» Странно, но «годзилла» вняла, попёрла, без всякого труда пропахивая мухлоньские бездорожные дороги. А в зеркале заднего вида появлялись то сашины глаза, кажущиеся почему-то совершенно чёрными, то безвольная собачья морда, то деревянный тигрёнок, с величественным видом покачивающий головой под стеклом.

Дальше, вроде бы, появилась Лиска. Или они сначала выскочили из машины? Кстати, как Мария узнала, куда ехать-то, ведь Добренко ей ничего не сказал, вот вопрос. В общем, появилась Лиска, меньше всего похожая на Лиску, а смахивающую на кого-то другого, например, на хирурга из сериала про больницу, где всех спасают и лечат, даже тех, кого ни спасти, ни вылечить нельзя.

Эта новая не-Лиска ничего спрашивать не стала, а побежала, и Саша побежал, ну а Маша следом. И очутились они в давешней чистенькой гостиной с портретом «её человека», а на самом обыкновенном обеденном столе воплотилась то ли скатерть, то ли простыня, мгновенно поплывшая красным, как только Добренко положил на неё странно гибкого, почти гуттаперчевого Арея.

– Крови много, толку мало, – непонятно сказала Лиска, решительно перехватывая резинкой волосы. – «Мелкашка»[1]? Вот тварь ведь. – Впрочем, может, и не ветеринарша это сказала, а, например, Саша. – Выведи её отсюда, а то она сейчас в обморок грохнется. И сам возвращайся, ассистировать будешь.

Последнее точно выдала несчастная Лиза, потому что Добренко крепко ухватил Машу за локоть и действительно вывел на улицу, усадил на почти вросшую в землю лавку, а сам исчез. Вот теперь она и сидела, таращась на нелепо разлапившуюся по диагонали улицы машину. В обморок же Мария Архиповна совсем не собиралась, просто слишком большой была картинка с меняющимися в зеркальце чёрными глазами и по-лебединому выгнутой собачьей шеей. А ещё с простынёй, мокнущей алым – эта казалась поменьше, но обычные, привычные мысли всё же загораживала.

Лавочка натужно скрипнула и просела ещё сильнее. Маша покосилась на дрессировщика, но ничего говорить не стала, спрашивать тоже, потому как ответ услышать было не просто страшно, а жутко.