Последний вервольф - Глен Дункан

Тем временем она стояла посреди платформы в какой-то неестественной позе, с растерянным видом и вся дрожала, теребя в руках сумочку. На лице выступили капельки пота. Она выглядела так, будто была иностранным корреспондентом, которого прямо посреди репортажа испугал раздавшийся взрыв. Чуть за тридцать, глаза цвета горького шоколада, такого же цвета волнистые волосы до плеч. Маленькая родинка у уголка губ. Светлая кожа теплого мягкого оттенка, казалось, выдавала левантскую или средиземноморскую кровь. Красивой или хорошенькой ее точно не назовешь, но она определенно была привлекательна… как Саломея, и испорчена современными нравами вседозволенности. Она была такой девочкой, которую без памяти любят родители, и которая в большей части растет вдали от них. Теперь она думала о них со жгучей болью и радостью, как о детях или простаках. Я тут же представил себе двух истосковавшихся по дому иммигрантов, стоящих в дверях арендованного дома в США и машущих ей на прощанье в приливе душераздирающей гордости.

На ней был бежевый макинтош, белая блузка и коричневая в рубчик юбка, но мое воображение тут же нарисовало (ведь никто не мог мне запретить), как она танцует голая, и на ней лишь вуаль и сережка в пупке. Читая по губам ее диалог с норвежцем, я заключил, что она американка: что-то такое было в ее одежде и осанке, что подсказало мне, откуда она. Пока я выуживал всю эту информацию, она в волнении оглядывала людей на платформе и знала, что где-то… где-то совсем близко…

Я отступил к выходу, еле удержавшись от того, чтобы подскочить и обнять ее. Ее! Идеальное местоимение. Эта встреча, какие бывали лишь во времена гермафродитов, еще до того, как появился человеческий род. Один лишь взгляд на Арабеллу в лобби гостиницы «Метрополь» заронил в душе одновременно страстную надежду и холод страха: надежду, что чувство будет взаимным, и страх, что — нет. Теперь не было ни надежды, ни страха, лишь безапелляционное притяжение, основанное на чисто животных инстинктах. Так лезвие гильотины притягивается к ее основанию.

Господи, Джейк, выслушай. Я узнал, что есть самка.

Она нервно сглотнула и отлепила блузку от взмокшей спины. Ее запах — возбуждающий коктейль из аромата надушенной femme[28]и похотливой вони волчицы. Совсем недавно она пережила Превращение, ночи четыре назад. И она тогда ела. О да. В ее глазах еще светилось наслаждение от пожирания плоти, но несмотря на это, в ней еще оставалось что-то от только выпустившейся из колледжа инженю, которая прокладывает свою дорожку в ужасном мире карьеры и денег, решительно настроенная идти вперед и не пасовать ни перед какими бедами и лишениями.

Бритоголовый агент ВОКСа следил с другого конца платформы. Поскольку я не чувствовал вампирского запаха, то логично предположил, что с их стороны за мной сейчас следит человек, хотя его я еще не вычислил. Знают ли они все о ней? О ней! А разве я сам все эти дни не догадывался о ее существовании где-то в глубине души? Разве я не спрашивал себя бесчисленное количество раз: чего ты ждешь, Джейкоб?

Ее ноздри раздулись. Превращение в оборотня чуть не убило ее — но все же не убило. Зато она открыла великий закон: во-первых, ужасно то, что ужас существует; во-вторых, ужасно то, что человек приспосабливается с этим жить. И в ее темных глазах цвета эспрессо было смирение. Она признала как данность то, что с ней случилось. Конечно, это далось ей не без труда. Тяжело принять, что ты монстр. Тяжело решить убивать других вместо себя. Она переживала страшные муки голода и еще более страшные муки совести, но все же училась быть к себе более снисходительной. Ты делаешь то, что делаешь, потому что выбор невелик: или так, или смерть. Ее детство было полно маленьких секретов, а теперь у нее Большая Страшная Тайна. Она была…

Черт, Марлоу, очнись. Ради всего святого, включи мозги! Знают ли они о ней? Да как они могут не знать! Харли ведь знал (в этом я был почему-то уверен), а если знал Харли, значит, и вся организация!

Но он точно не стал бы им рассказывать. Возможно, все не так плохо. Итак, с этого момента я должен был сделать все, что в моих силах, чтобы они никогда о ней не узнали.

Однако пока я об этом думал происходило кое-что еще. (Что бы ни происходило, написала однажды Сьюзан Сонтаг, всегда происходит что-то еще, помимо этого. И обязанность литературы — следовать этому принципу. Не удивительно, что никто не читает книг.) Так вот, это кое-что еще состояло в том, что я начал допускать, будто чаша весов наклонилась — обрушилась, скажем прямо, — в мою пользу. Но в пользу ли? Смирение перед смертью хоть немного упрощает существование. А что теперь? Новые сложности? Новая канитель? Новое беспокойство? Кроме того, происходило еще кое-что. (Можно найти этих еще сколько угодно, с этим литература сталкивается каждый день. Даже удивительно, что кто-то вообще находил силы писать.) Сразу за первой радостной мыслью последовала вторая, куда более печальная: один лишь ее запах сделал со мной то, что не смогли сделать страдания и смерть Харли. И эта мысль стала огромным разочарованием в самом себе. Но тут я снова ощутил ее тонкий чувственный аромат — господи боже — и к члену сразу прилила кровь. Совести придется на время умолкнуть: у меня есть дела поважнее.

Что есть жизнь без любви?

Мои мертвые собрались в группу, словно торговый союз, во главе с Арабеллой.

Хитроусский экспресс уехал. Почти все, кроме небольшой горстки сошедших пассажиров, уже вышли и теперь торопились к эскалаторам. Я быстро выглянул из-за угла и убедился, что она еще здесь, делает вид, будто пытается оттереть пятно с юбки, но на самом деле отчаянно хочет понять, что это за запах сбил ее с ног. Мой запах. Я. Она уже привела себя в порядок, хотя лицо еще блестело от пота. Она была застигнута врасплох, да, но теперь любопытство взяло свое, в блестящих темных глазах загорелась находчивая женская искорка. Она выпрямилась и откинула мизинцем прядь волос с влажного лба. Слегка вздернула подбородок. Она тяжело дышала, и я видел, как ее грудь вздымается под блузкой. Я знаю, что ты где-то тут.

Я подождал, пока она выйдет с платформы, позволил ей уйти настолько, насколько хватило моего терпения, и последовал за ней.

Это было настоящим испытанием: идти по ее следу по вентилируемым туннелям в суматохе объявлений и толпе людей, избегать ярко освещенных участков и при этом держать дистанцию. Один раз я подошел слишком близко, так что она остановилась, обернулась и прошла пару шагов в моем направлении. Мне пришлось нырнуть в первую попавшуюся дверь, чтобы она перестала меня чуять — притом я должен был сделать это непринужденно и естественно, чтобы хвост ВОКСа остался в неведении.

Как оказалось, вампир был: высокий мужчина в черном, с седеющими волосами и золотой серьгой в ухе наблюдал за мной с балкона зала для регистрации. Новая головная боль: теперь мне нужно было держаться достаточно близко к моей девочке, чтобы перекрывать ее запах, и достаточно далеко, чтоб не наступать ей на пятки. Она сняла плащ и перекинула его через руку, я мог видеть ее складную фигурку и стройную осанку, которая говорила не о врожденной, а приобретенной со временем уверенности в себе. Я никак не мог отделаться от мысли, что она дочь иммигрантов из США, которые много и тяжело работали и терпели лишения, чтобы она стала такой, какой стала, — их благоразумной американской дочуркой, которая разбирается в современных брендах, вооружена образованием, медицинской страховкой, политическими взглядами, профессией стоматолога и перспективой в зарабатывании денег, но этим размышлениям мешал отвратительный запах вампира, будто чьи-то руки против моей воли сдавили голову.