Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника - Армин Шейдербауер

Использование батальона СС совместно с нашей частью наглядно продемонстрировало бессмысленность создания такой «преторианской гвардии». Каждый из этих прекрасных солдат СС являлся унтер-офицером, потерянным для армии. Еще более глупым оказалось формирование полевых дивизий Люфтваффе. Эти бездумно брошенные в огонь наземных сражений десятки тысяч солдат ВВС могли бы быть использованы для пополнения дивизий и полков сухопутных войск.

Русские все еще занимали территорию женского монастыря. Чтобы покончить с этим, была затребована 280-мм мортира, которую доставили на огневую позицию ночью. В полдень 20 августа из нее было выпущено по монастырю 24 снаряда. Почти все из них были оснащены взрывателями замедленного действия. Цель была превращена в груду развалин. Четверо уцелевших русских, полностью ошалевших от страха, были взяты в плен.

Все остальные, точно не знаю сколько, были убиты. Куда делись монахини, я так и не выяснил. Пленные объяснили причину упорной обороны монастыря. Оказалось, что там находился какой-то русский генерал, который рискнул продвинуться вперед вместе со своим штатом, явно рассчитывая на успех наступления. Однако в ночь перед обстрелом монастыря снарядами большого калибра он исчез. Видимо, ему все же удалось пробраться через наши позиции.

После того как вилла современной постройки была занята моим штабом, получивший пополнение батальон был снова введен в бой. Он действовал как целая часть, совместно с батальоном СС. Но вечером 21 августа мы получили приказ занять участок к северу от города. Левофланговая рота вышла к реке Дубисса и установила связь с «народно-гренадерской» дивизией. Такое наименование получали дивизии последней волны, сформированные после того, как тыловые части и учреждения были прочесаны до последнего человека. Людей, попадавших в такие соединения, можно было только пожалеть. Я считал, что мне повезло остаться, пусть и не со своей старой «толпой», но хотя бы в 252-й пехотной дивизии.

22 июня остатки 472-го полка были отброшены в полосу обороны группы армий «Север». Они вернулись из Даугавпилса вместе со штабом и командиром полка майором Герцогом. В июне он встретил меня не очень любезно, но обстановка тогда была напряженная. Однако и теперь он не нашел ни одного доброго слова за то, что я все-таки вывел нескольких уцелевших из 2-го батальона по долгой дороге отступления. Из одного сделанного им замечания я догадался, что причиной был этот лицемер, лейтенант Гегель. Безусловно, он не мог забыть, что иногда ему приходилось выполнять мои приказы. Впоследствии выяснилось, что майор Герцог собирал остатки полка, сидя в Даугавпилсе. Начальник штаба отступал вместе с тыловыми частями. Кроме того, оставшаяся в целости полковая батарея полевых орудий также находилась в тылу. С помощью майора фон Гарна я привел несколько орудий и две машины, рискуя потерять их, но успех доказал мою правоту. Как же они отличались между собой, эта несправедливая и неприятная личность и майор фон Гарн с его достижениями.

Цитирую из истории полка: «2 сентября 1944 г. подполковник фон Гарн был награжден Рыцарским Крестом за выдающиеся достижения в тактическом командовании 7-м гренадерским полком в тяжелых оборонительных боях в период с 27 июня по 1 июля 1944 г.»

Противник на время оставил нас в покое, и батальон приступил к оборудованию оборонительных позиций на новом участке. Роты работали без устали. Батальонный командный пункт разместился в протянувшемся с севера на юг небольшом овраге, восточный склон которого идеально подходил для сооружения бункера.

Совместная жизнь в батальонном штабе была, можно сказать, гармоничной. Капитан Шнейдер оставался таким же пассивным в вопросах командования батальоном, как и прежде. Офицером связи, после ухода Гегеля, был лейтенант Мартин Дегеринг, сын судового врача из Бремена. Долгое время он находился в тыловой части во Франции. Таким образом, на передовой он оказался впервые. Батальонным медиком был доктор Франц Йозеф Миес из Вестфалии. Он отлично выполнил свою задачу по переброске перевязочного пункта на новые позиции. Хорошо помню штабного писаря, унтер-офицера Дресснера. По профессии он был учителем, и ему было около 35 лет. Он хорошо понимал, какое бремя ответственности мне приходилось нести, командуя батальоном. Однажды он по-доброму сам сказал мне об этом. Кроме связиста Герменса, о котором я уже говорил, я отчетливо помню нашего радиста, обер-ефрейтора Гутха. Не обращая внимания на грохот сражений, он всегда проявлял максимальную сосредоточенность, работая со своей радиостанцией.

Личностью особого рода был Вальтер Ханель, мой ординарец. Он регулярно наполнял мою тарелку доверху, и когда я говорил ему, что он никогда не станет хорошим человеком, то он искренне расстраивался. Его напомаженные волосы вились над круглым лицом с прищуренными глазами. Вдобавок он носил бородку клинышком. Длительное время он был безработным и говорил, что в этот период чувствовал себя совсем неплохо. Время от времени он болтался по задворкам Бреслау, промышляя ремеслом бродячего актера, пока его не отправили на строительство автодорог. Когда Вальтер демонстрировал образцы своего искусства, то приводил в восторг весь штаб батальона. В одной трогательной песне инвалида войны были такие слова: «С двумя отбитыми ногами и с одной рукой я живу, не обижаясь, в отечестве своем». Оставаться серьезным перед этим не мог никто. Мне, своему начальнику, он был предан по-настоящему. Как-то раз он попросил меня отдать ему наручные часы, которые встали. Я отдал их ему, забыв, что это был подарок от моего крестного отца, Эриха Шейдербауера, который пал в бою у озера Ильмень в 1942 г.

На позициях под Расейняем мы снова стали регулярно получать почту. Матери я писал, что «после четырех недель наша почтовая связь с родиной восстановилась». В то же время я просил прислать фотографии, поскольку после моего водного путешествия по реке Улла все мои снимки «слиплись и стали неразличимыми». 30 июля я писал, что новостей у меня нет, мы были «просто на войне». Я сообщал, что 21 июля наша дивизия упоминалась в сводке Верховного командования Вермахта. Потом она стала просматривать местные газеты, чтобы отыскать относившиеся к этому новости. Мне приходилось писать матери, отцу, брату Руди и конечно в Швейдниц, Гизеле, которой принадлежало мое сердце. Отец писал, что с нетерпением ожидал вестей от меня, но, самое главное, я должен был как можно чаще писать матери. Отец писал, что мне не следовало проявлять беспечность, потому что можно быть каким угодно храбрецом, но при этом оставаться внимательным и осторожным. «Тебя окружают наши молитвы. Бог сохранит тебя, как сохранял до сих пор! Всего тебе самого лучшего и храни тебя Бог!»

Если мы еще не осознали как следует, насколько милостива оказалась к нам судьба, дав нам возможность пробиться от Витебска до Расейняя в составе своего подразделения, то нам напомнили об этом люди, которые в те дни выходили в расположение наших войск. Многие из них находились в пути почти четыре недели. Один полковник и его ординарец пришли в «одежде разбойников». Унтер-офицер артиллерии, уроженец Клагенфурта, был одет по полной форме, с Железным Крестом 1-го класса на груди. Он был с бородой, а глаза воспалились и опухли. Этот человек пролежал трое суток за русскими траншеями, прежде чем сумел на четвертую ночь пробраться к нам.