Собирал человек слова… - Михаил Александрович Булатов

по уму провожают». В пословицах казахских, башкирских, татарских важно вышагивают верблюды, ржут кони, варится баранина в казане, мелькают халаты, стелется колкая кошма. Но для каждой из этих пословиц Даль находил русскую — под пару. Восточный халат или русская сермяга и в пословицах остаются одежками; главное — упрятанный под ними, в глубине, смысл. Даль думал: вот если бы собрать пословицы всех народов мира, получилось бы, наверно, что все люди на земле об одном и том же мечтают и смеются над одним и тем же.

Хорошую шубу, возможно, уважают, пока не узнают ее владельца, но чиновничья шинель для первого знакомства не подходит. Рассказывали, как чиновник из Орска явился с отрядом в казахское кочевье разбирать какое-то дело. Мужчины развлекали его беседой, готовили бешбармак, женщины и дети выбегали из юрт — поглядеть на него; вокруг колыхались отары и ржали табуны. А наутро чиновник и его отряд проснулись одни-одинешеньки посреди белой степи. Не было круглых юрт, чадных огней, закопченных котлов. Не было спокойных мужчин, любопытных детей, таинственных женщин. Никого и ничего не было. Ночью кочевье бесшумно снялось с места и растворилось в сером просторе. Только помет остался на вытоптанной земле да черные круги от вчерашних костров.

Человека, одетого в шинель чиновника, боялись. Чиновника особых поручений Даля уважали, в какой бы шубе ни приезжал. От него не убегали. Его ждали с охотой даже в тех местах, куда он попадал впервые.

В степном бездорожье нет ни почт, ни фельдъегерей. Кажется, люди живут здесь разобщенно. Однако вести мчатся по степи быстрее, чем срочная депеша по тракту.

Даль удивлялся — в далеких кочевьях, где он не бывал прежде, его встречали радостно: «Здравствуй, правдивый Даль».

Степь присвоила Далю титул — «правдивый».

Чтобы быть правдивым, надо искать правду.

Когда наследника возили по Оренбургскому краю, ему не показывали, как мрут на лесосплаве измученные башкиры. Царевич клевал носом, слушая башкирскую песню, и думал, что знакомится с подвластным народом. В казахской степи наследнику показали скачки на верблюдах, заклинателей змей и колдуна, бакши, который катался в исступлении по земле и бил себя плеткой. Наследник отбыл, убежденный, что знает жизнь казахов (тогда их называли киргиз-кайсаками, чаще — просто киргизами или кайсаками). Но он не знал ничего.

Бесновался бакши. Над круглой корзиной, как цветы на ветру, качались под дудку заклинателя упругие серые змеи. Хвалебные песни акынов были гибки, как змеи, и сладки, как халва.

Но в глубинах степи слагал свои новые песни поэт Махамбет Утемисов. Песни назывались: «Проклятие рабству», «Призыв к походу». Зарево, что по ночам поднималось над степью, не было отблеском палов, подожженной травы. Горели зимовки степных властелинов.

В большой степи неуютно стало богатым. Как из-под земли, вдруг появлялись возле кочевий неуловимые всадники. Поджигали юрты. Угоняли скот. Бесконечна степь, и нет уголка, чтобы забиться, прижаться спиной. Неспокойно богатому, все чудится: стоит кто-то сзади — саблю занес или целится из лука.

Степь восстала. Можно сто лет ждать белую змейку. На сто первый год человек садится на коня и отправляется сам искать счастье. Султаны не выносят навстречу степному всаднику рог шамрана, завернутый в шелковый платок. И тогда искатель счастья вешает лук через плечо и берет в руки трехгранное копье.

Со всех концов степи съезжались в одну точку вооруженные люди. Здесь их встречал батыр Исатай Тайманов. И его друг, поэт Махамбет Утемисов, пел им свой «Призыв к походу». И когда в одной точке собралось очень много людей с оружием, Исатай Тайманов бросил вызов степному властелину — хану Джангиру.

В ясные ночи Джангир-хан выходил из юрты; запрокинув голову, долго глядел на небо. Думал: чего больше — звезд на небе или верблюдов на ханских пастбищах? Про баранов Джангир не думал: ни один ученый мудрец не сосчитал бы число голов в отарах Джангира. Но почему-то хотелось еще. В степи говорят: «Заколовший верблюда просит мяса у заколовшего козу». Последнюю козу норовил отнять у других Джангир.

Но пришла пора — степной властелин стал бояться степи. Старался не выходить из юрты. Отряды Исатая кружили возле ханской ставки. Мимо юрты пролетали случайные стрелы. Не звезды — горели вокруг мятежные глаза. Так много горящих глаз, что Джангир-хану было страшно считать. Он слал в Оренбург отчаянные письма, просил войска.

Коллежский советник, которого еще называли «господином полковником», искал правду. Он отвечал Джангир-хану, что для восстания были свои причины: «Казахи доведены до крайности самоуправством султанов, биев и старшин, употребляемых вами по управлению ордой». Господин полковник Даль требовал, чтобы хан объяснил, почему взимает с подданных столь несоразмерные поборы.

Джангир злился.

Без неутомимых почтальонов, без ретивых фельдъегерей молнией разносятся вести по степи. Исатай Тайманов и Махамбет Утемисов сочиняли послание губернатору Перовскому. Рассказывали степную правду:

«Просьбы и жалобы наши никем не принимаются. Имущество у нас отнимают. Мы живем в постоянном страхе. Пришлите к нам честных чиновников, чтобы провели всенародное расследование. Особенно желаем, чтобы жалобы наши попали к господину полковнику Далю. Пришлите правдивого Даля!»

Губернатор Перовский не послал в степь правдивого Даля. Он послал карательные части генерала Покотилова и подполковника Геке — подавлять мятеж.

Исатая, уже раненного, стащили с лошади, долго рубили саблями…

Не будем осуждать Даля за то, что он внешне спокойно перенес эти события: не рассорился с Перовским, не подал в отставку, не умчался на горячем скакуне в степь, чтобы примкнуть к восставшим. Даль был дисциплинированный чиновник и человек с положением, которого неожиданно достиг после долгих мытарств. Перовский был благодетель и лицо, близкое к государю