Домовая любовь - Евгения Некрасова

Они, быстрые и смелые, за два часа облазили все этажи и комнаты, порисовали на стенах маркерами и мелками, поломали веток, два мальчика помочились с пятого этажа, одна девочка – на четвёртом, Настя наложила кучу в комнате на третьем. Она часто так делала в специально отведённых для этого комнатах в недостроенной многоэтажке. Но там – то было там. Лиля ходила за ними, рассеявшимися по заводу, повторяла, что так нельзя вот тут, что это особенное, красивое место, красивый, состоявшийся, хоть и недостроенный дом. Небо покрывалось синяками. В пристройки решили идти завтра. К тому же там скучно – достроено и с мебелью. Настя вглядывалась в Лилино лицо. Всего было недостаточно. Та скрыла от друзей лаз. Должна была поплатиться. Над одним углом коробки со стороны шоссе сохранился уголок крыши. К нему поднималось дерево, которое на третьем этаже пускало свои ветви прямо в комнату. Настя решила, что все они тоже поднимутся через него на кусок крыши. Лиля полезет первая с третьего этажа как первопроходка всего этого недостроя. Лиля не хотела, она устала, у неё мёрзли ноги, им было плохо от болота в сапогах, из нащёчной царапины кровило. Вспоминался поскребок Строителя. Настя сказала, что расскажет всем, что Лиля сказала ей про Артёма – тот дёрнул головой на своё имя. Лиля когда-то призналась Насте, что Артёма, наверное, любит. Лиля ответила Насте, что ей неважно. Настя сказала, что никто никогда не будет с Лилей дружить во дворе и соседних. Лиля ответила ей – ну и ладно. Настя сказала, что подожжёт этот завод сегодня, а пристройки – завтра. Велела содетям идти и набрать сухой травы и веток. Содети нарвали и пришли. Настя достала спички. Лиля уже прошла по веткам к стволу и полезла наверх. Ноги хлюпали ещё болотистей и скользили внутри сапог. Лиля хваталась руками, ветка за веткой. Небо совсем темно-серело между листьями. Одна ветка поломалась, Лиля удержалась одной левой, один из содетей сказал, что Лиля своим весом всё оборвёт и последующим лазцам ничего не останется. Это сказал Артём. И это он хотел, чтобы Лиля перестала карабкаться. Ноги хлюпали, Лиля лезла. На уровне шестого этажа она заметила, что небо просветляется, наверное, из-за редеющих к верхушке листьев. Не может же вечером наступать утро. Когда Лиля поставила хрюкающую ступню на ветку-рогатку и взялась правой рукой за ветку-полено над своей головой и потянула к ней левую, на ветке-полене вдруг появился наручный Строитель и показал зубы. Лиля стала падать. Пока она падала, на ветке-полене появилась наручная Крановщица. Они оба наклонились и глядели сверху, как Лиля падает. Содети задрали головы и смотрели снизу, с третьего, как Лиля падает. Наручные куклы чего-то ругались, Строитель уговаривал Крановщицу, или это она уговаривала его. Лиля летела, синяковое небо удалялось, ветки ломались под Лилиной спиной, когда уцелевали, Лиля просто стукалась об них спиной, отлетала чуть в сторону, но падала дальше. Наконец куклы договорились. На четвёртом пол из соседней комнаты вдруг достроился в комнату с лесом до кроны того самого высокого дерева. Лиля, вместо того чтобы лететь ниже, упала на бетонный пол. Содети плача прибежали с третьего и обступили её. Настя нависла над ней, рыдая и улыбаясь, и звала. Лиля открыла глаза в Настин острый подбородок со слёзными каплями. Настя отогнулась, чтобы дать распоряжение о том, что говорить взрослым, когда содети позовут помощь. Лиля видела крону дерева, листву, деревянных наручных кукол, свысока смотрящих прямо, и тяжёлую серую плиту, на неё надвигающуюся с неба.

2.

Больше всего в жилых и нежилых домах Лиле недоставало красоты. Её не находилось ни снаружи, ни внутри пяти-и многоэтажек, которыми был застроен город. Молодой, примерно сорокалетний, населённый пункт – без старых домов. Лиле нравилось ходить вечером мимо и глядеть на жёлтые прямоугольники, и удивляться, что вот там всюду как-то живут люди. Но днём все дома излучали серость, она окрашивала лица людей, делала их одинаково грустными и грязными. Солнце появлялось над крышами, но серота поглощала его, истощала, и свет его походил на немощный электрический. Печальней всего город выглядел в октябре-ноябре и в марте, когда совсем не было солнца.

Как раз другими по форме и виду были молодые руины недостроев, особенно бетонно-лесной завод, но после Лилиного случая дырку за столбом заварили, на ромбовый забор надели как корону высоченную колючую проволоку. Недострой многоэтажки, где содети играли всегда, закрыли железным забором. Болота-бассейны долго не трогали, а потом вдруг начали строить на их месте многоэтажку-близняшку Лилиного дома.

Как и все, школу Лиля не любила. Но даже туда она бы согласилась ходить, а не лежать в больнице с грязным туалетом, храпящими со-пациентами, сыплющейся штукатуркой и наполовину бледно-синими стенами. Детской хирургии в городе не стало, маме предложили перевести Лилю в областную, но так она не смогла бы навещать дочь, поэтому согласилась на взрослую. Оперировали Лилю в комнате без потолка. Небо не виднелось, так хоть немного красиво, а нависал чёрный чердак с трубами и проводами. Чердак был не треугольным скворечником, а плоской пыльной бетонной плитой. Лиля после больницы снова вернулась в пятый класс, худая, вытянувшаяся, с ёжиком светлых волос, через который просвечивал шрам. Врач отправила Лилю на электрофорез, чтобы шрам быстрее заживал. Медсестра приводила Лилю по лабиринту светлых занавесов, поднимала один из них, заводила внутрь пространства, сажала на стул, прикрепляла к её голове влажную тряпочку с идущими от неё проводками к большой сизой электронной коробке, нажимала на коробке кнопку и уходила, поднимая-опуская занавес. Лиля сидела в тишине, и ток маленькими иголками щекотал ей голову. Она удивлялась, почему в больнице нельзя было вот так отделить больных друг от друга занавесами. Так ведь будто ты в своей собственной комнате, которой у Лили не было, они с матерью жили в однушке. Лиля перед зеркалом вращалась, раздвигала волосы и пыталась разглядеть шрам. Ток не помогал, а потом причёска отросла, шрам перестал болеть постоянно, и Лиля про него забыла.

Новые, неизвестные ей со-классники поначалу называли её франкенштейном, толкали слухи про то, как раскололась её черепушка и как трудно-претрудно её сшивали, как Лиле поставили железную пластину, как Лилино сухое кровавое пятно по-прежнему лежит на заводском бетонном полу. И среди этой затвердевшей крови впаяны Лилины кудрявые, чуть светлые волосёнки. Перед школой мама повязывала голову Лили платком. Но та стаскивала его, когда выходила из дома. Она понимала, что теперь у неё есть что-то удивительное и особенное, то, что отличает её от всех содетей в школе. Ей нравилось быть частью истории. Она знала, что её обсуждают взрослые, которые встретились на улице, в магазине, в очереди в банк или в ларёк. Она знала, что стала причиной достроя соседнего дома на месте болотных бассейнов. И туда заселились семьи некоторых новых Лилиных соклассников.

Те со временем оказались неплохими, лучше и интереснее. Те прежние – из семей местных инженеров и врачей, а эти – народились от заводских рабочих. Эти новые содети сделались Лилиными друзьями. С Настей, Артёмом и другими из двора она не общалась. Все они приходили к ней в больницу и просили прощения. Артём навещал четыре раза, приносил цветы и конфеты. Настя приходила ещё раз, одна, без содетей. Снова просила прощения и держала Лилину руку, как в кино. Лиля понимала, что это Настины родители заставили ту прийти. Лиля рассказала, что, когда она была совсем без сознания, а потом спала, медсестра делала ей укол железно-стеклянным шприцем. Это заметила пришедшая навестить её мама, раскричалась, сходила в аптеку, купила специально для дочери пластмассовые шприцы. Теперь колют ими, но медсестра уже наверняка успела зара-зить Лилю спидом. Настя тут же выбросила Лилину руку из своей.