Брат по крови - Алексей Воронков

— Ничего, — усмехнулся Мишка, — вот получу протезы — всех нянек к едрене-фене пошлю.

— И меня? — испытующе глядя в глаза Мишке, спросила она.

— Тебя?.. — У него вдруг как-то нехорошо стало на душе. — Не знаю. Тебе жизнь свою надо устраивать — не будешь же ты вечно возле меня толкаться.

Юлька вдруг собралась с духом и сказала:

— А может, мы вместе попробуем устроить эту жизнь?

От этих слов у Мишки перехватило дыхание. Он глядел на нее и не мог понять, то ли она шутит, то ли говорит всерьез.

— Я тебя не понимаю, Юля, — пробормотал солдат.

— А что тут понимать? Я предлагаю тебе жениться на мне…

Услышав это, Мишка закашлялся — не то дымом захлебнулся, не то чувствами. Голова у него закружилась, единственная нога, на которой он стоял, подкосилась в колене, и он чуть было не рухнул на цементный пол. Слава богу, Юлька была рядом, она и подхватила его.

— Не шутишь? — едва слышно выдавил он из себя.

— Этим не шутят, — твердо сказала она.

Потом они уже жили общими думами о будущем. Строили совместные планы, мечтали. Решили, что жить поедут к Юлькиным родителям в Свердловск. В Свердловск так в Свердловск, сказал Мишка, который был родом из Кочкарей — есть такая деревня на Волге. Чтобы предстать перед родителями невесты в более-менее приглядном виде, он стал усиленно заниматься собой. Поначалу освоил инвалидную коляску, а когда ему сделали протезы, он стал осваивать и их. Хочу быть нормальным мужиком, сказал он Юле. Чтобы никто и подумать не мог, что я калека. Наверное, это его великое желание снова стать «нормальным» помогло ему быстро привыкнуть к протезам, так что скоро он уже отбросил костыли в сторону и стал рассекать по больничным коридорам, опираясь лишь на палочку. Так, считал он, меньше вызываешь жалость у окружающих.

Потом они поехали на Урал. Мишка сильно волновался, ведь он не знал, как встретят его Юлины родители. А вдруг скажут: зачем калеку привезла? Что тогда? Сможет ли он жить после этого? Ведь он уже не мог без Юльки — он влюбился в нее и верил, что у них все получится.

Но встретили его Юлины родители, как дорогого гостя. Оказывается, они все давно знали, знали и то, что их дочь собирается выйти за Мишку замуж. Но Мишка продолжал робеть. Он мало говорил и в основном слушал. Как-то пришла к ним в гости Юлина бабушка.

— Ты откуда, сынок, такой? Уж не с Афганистана ли? — спросила она.

Он засмеялся.

— Бабуль, неужели я так старо выгляжу? Когда война в Афганистане закончилась, я еще под стол пешком ходил.

А ведь не все тогда поняли Юльку. Нашлись среди ее знакомых такие, кто, узнав о не совсем обычном ее романе, крутили пальцем у виска: «Ты что, с ума сошла? Да как же ты с ним жить-то собираешься? После всего, что с ним приключилось, он, поди, уже и не мужик…» «Мужик, да еще какой!» — заявляла она.

Она уволилась из армии и теперь работала хирургической сестрой в одной из городских больниц. После работы мчалась через весь город, чтобы поскорее увидеть мужа. Вместе они были силой, вместе они могли преодолеть бее на свете. Мишке назначили небольшую пенсию. Он не обижался на власти, потому как знал, что у нас о героях вспоминают только тогда, когда они умирают. Впрочем, героем себя он не считал. Даже о том, что воевал, никому старался не говорить. Устроился работать в инвалидскую артель, которая занималась починкой обуви, а вечерами ходил в спортзал, где до изнеможения «качался» на тренажерах. Юля, глядя на мужа, ловила себя на мысли, что рядом с ней — совершенно полноценный, интересный и любящий жизнь человек. Когда с Мишкой общаешься, вообще забываешь, что он калека, сказала мне она.

В Москву она приехала, чтобы заказать для Мишки более совершенные протезы. Ей сказали, что уже есть такие, в которых инвалиды напрочь забывают про свою инвалидность. А то ведь, как бы он ни храбрился, я вижу, что после долгих прогулок у Мишки сильно ноют культя и мышцы, призналась мне она.

— Приезжайте в гости, — сказала мне Юлька, когда мы прощались. Она даже написала на обратной стороне какого-то старого рецепта свой адрес. — Обязательно приезжайте. Миша очень будет рад вас видеть. Это ведь вы его спасли.

Конопушка ошибалась. Спасла его она, и только она.

Люблю, грешным делом, бывать в Москве. Вдвойне приятно, когда попадаешь туда прямо с войны. Ощущение такое, будто оказался в раю. Ходишь по улицам и удивляешься мирному течению жизни. Мимо пробежит куда-то шустрый трамвай, нечаянно заденет тебя плечом зачитавшийся на ходу прохожий, красивая женщина улыбнется тебе, поймав на себе твой пристальный взгляд… Москва! Желанная и удивительная.

…Было начало марта. В средней полосе России в это время довольно еще холодно. Случаются метели со снежными заносами, а то и морозы нагрянут или бесконечные ледяные ветра задуют. Помнится, много лет назад именно в такую пору замерз на улице по пьяному делу один мой подмосковный родственник. Шел ночью со свадьбы и прикорнул возле забора. Так и нашли его утром окоченевшим, с блаженной мертвой улыбкой на губах.

Но тот день в Москве выдался солнечным и теплым. С крыш капало, и тротуары сплошь были покрыты первыми весенними лужами. Было воскресенье. Переделав накануне все свои командировочные дела, я со спокойной совестью бродил по московским улицам, наслаждаясь своей короткой свободой. Есть в этих банальных прогулках своя прелесть — ты будто бы заряжаешься какой-то чудодейственной энергией, которая питает потом тебя долгое время.

Так, бесцельно кружа по Москве, я и набрел на Пушкинскую площадь. Тут же с улыбкой вспомнил, что площадь эта — традиционное место встречи влюбленных. Попав сюда, я не торопился уходить. Встал в сторонке и стал с любопытством рассматривать прохожих. В своем неуклюжем для столичных улиц и изрядно поношенном камуфляже я, по-видимому, выглядел достаточно странно, поэтому люди обращали на меня внимание. Наверное, так бы они, люди конца второго тысячелетия, смотрели на партизана времен Второй мировой войны, внезапно спустившегося на парашюте прямо в самом центре Москвы.

Неожиданно среди гуляющих я заметил знакомую фигуру. Илона! Нет, я не мог ошибиться. Это была именно она. Высокая, красивая, в модной шубе. А рядом с ней шел кавалер, который был под стать ей: шикарный, как мне показалось, и благополучный. Она держала его под руку, и счастливая улыбка не сходила с ее губ. Я не знал, что делать. Я был оскорблен до глубины души. Я стоял и молил Бога, чтобы она меня не заметила. Мне было стыдно за себя. Худой, изможденный, не совсем трезвый вояка — вот что я из себя представлял. Нет, не хотел я, чтобы она запомнила меня таким. Но в тот момент, когда я уже хотел повернуться и бежать, Илона увидела меня и остановилась. Она стояла и смотрела на меня, и в ее глазах я видел растерянность. Нас отделяла всего лишь пара десятков шагов, но это была пропасть, которую нельзя было преодолеть. Мне бы нужно было взять себя в руки и уйти, но я стоял не в силах даже пошевелиться. Я был подавлен. Я смотрел на нее, а она на меня. И мне казалось, что на меня смотрит вся Москва, и смеется надо мной, и издевается. Это разозлило меня.