Степан Бердыш - Владимир Плотников

Сломя голову мчался к дому Елчанинова. Вчера только вечером расстался он с любимой и, естественно, ни о каком отъезде предупредить не мог.

Новая печаль: не застал Нади. Что понятно: привыкши встречаться с перерывом в день-два, девушка с домочадцами отбыла в дальний лес. В сердцах отшиб Степан о перила крылечка кулак и, угрюмый, двинул к причалу. По пути сорвал, искомкал серый коц. Сегодня даже погода отвечала душевному ненастью: холодный лил дождь.

Угнетённый, мрачный, с кормы челна пустым взором испепелял Степан удаляющийся берег с башенками, что настырно процарапывались сквозь лопушистые копны. К нему подсел словоохотливый купчик в узковатом для дебелого тела опашне:

— А позволь поспрошать, мил человек. Мы с Нижнего, значит. До рыбьего промысла виды имею. Как тут с рыбицей? Солить бы — да на родину. Положим, про астраханскую шевригу наслышаны. Да далёко. А вот как в Самаре насчёт?..

— Киты да чуда-юда тут шныряют и всякое брюхатое сословие потрошат, — отзывчиво молвил Степан. Купец понял, извинился, отвял, пятясь…

Даже московские новости не развеяли дурной тоски и угрюмья. Между тем, было ведь — было, чему удивиться. Перемен сундук и малый ларчик!

Умер главный регент князь Юрьев…

На Нарве, под венец переговоров со шведами, чуть не вспыхнула война. Правда, одумавшись, шведы согласились за десять тысяч рублей отдать русским Ям, Копорье и Иванград. Но и это мелочи…

Главное, в Москве едва не пал Годунов. И при Дворе большую силу набрали Шуйские. Пожалуй, лишь при последнем известии Степан малость оживился. Ещё бы, судьба скалилась, да всё недобро…

Водный переплыв до Астрахани показался невыносимо тягостным. Красоты Поволжья уж не радовали. Оторванный от самого дорогого, Степан ушёл в себя…

Через много дней показались могучие стены строящегося астраханского кремля. Величавая твердыня разрасталась вширь и ввысь…

Хлопов проживал на подворье у того же Телесуфы. Положение его сильно ухудшилось. После донесений лазутчиков и, особенно, посольского извещения через Бахтеяра о строительстве новых городов, Урус осерчал, да просто вызверился. В приступе буйства молотил он, чем попало, и ближних, и дальних. Телесуфе тоже перепало. Хлопов нешуточно опасался за свою будущность. Гнев ногайского повелителя за последние месяцы разбухал навроде дрожжевого теста. Уже тесто попёрло из кадки. Казацкие набеги уносили его людей.

Сарайчик мало напоминал город в нашем понимании. Величиной вряд ли превосходил хорошее село: погост да тюрьма. Сейчас, правда, термов и отавов понатыкано в изобилии. Степана, вели долго, — только со скуки насчитал свыше двух сотен кибиток. Кой-где возились чумазые дети в овечьих поддёвках. Ещё реже мелькали сбитые бабёнки, закутанные по стрелки глаз. Несносный гам тряс воздух: скрип труб, вой псов, ржанье лошадей, крики забиваемых баранов. Всё двигалось и трепыхалось…

Не без опаски ступил Бердыш в черту ногайской столицы. Его сразу обезоружили и повели к телесуфской кибитке. Узнав о прибытии порученца к русскому послу, Телесуфа живо выскочил, со знакомой дерзкой ухмылкой посеменил встречать. Опознав же, перекорчился дико и визгнул помощникам явно нехорошее. Два ногая схватили Бердыша под локти. Но тот торопливо предупредил:

— Телесука, только тронь — завтра ж астраханскому воеводе доложат, на бумаге, чем сын Кирей твой промышлял…

Бердыш крупно юлил. Воеводу давно известили о забеге Кирея. Просто князь Фёдор помалкивал до поры: всё ж Урусу весть о закладке Самары куда досаднее, чем для Лобанова-Ростовского — донос о разгроме заставы. Степан дерзко пёр на авось, брал на арапа. И снял пенки: в самом деле, не готовый к такому заявленью, Телесуфа подавился слюной, но отщёлкал-таки пальцами отбой. Бердыша выпустили.

— Следуй за мной, — на сносном русском вывел урусов дворник.

Бердыш проследовал в приземистую кибитку. Мясистый удар отшвырнул его на кошму. В горло уткнулся сабельный остряк. Поведя глаза, разглядел гроздь крючьев, цепей. В угловой каменной ступке тлел костерок. Пыточная?

— Мой совет: говорить правда, — отрывисто бросил Телесуфа, давя на рукоять.

— Чего… хочешь? — от движения губ и кадыка на шее проступила кровь.

— Первое: зачем удрал с Корнюши?

— Не по нраву мне такие ласки.

— А такие как? — хазарин усилил нажим.

— Ослабь, не дури. Пойми, я человек служивый, не посол — гадости твои терпеть. Сбегу…

— Врёшь. Признай, ты бежал, ибо узнал, что схватят?

— За что ж хватать? Я не тать.

— Как глядать? Мне доложили: тебя видали на Самаре по осени с казаками, что разорили наш куп. Опознали как участника разбоя. А ещё казачью присягу возил, вор!

— Вздор. Навет. На кой лжи верить? Что, если Лобанову князю кто шепнет, будто сын Урусова дворника Телесуки воровским образом воевал наши сторожевые заставы на Волге? — Степан с язвительной угодливостью вытянул шею. Ногай вынужденно оттянул саблю.

— Это всё пустяки… Но откуда тебе известно это? — зашёлся вдруг дворник.

— Спокойно. Не то горлышко поранишь. Чем тогда отвечу?

— Проткну! — зарычал Телесуфа, повторяя натиск.

— А я, как знаешь, не броюсь, — невозмутимо пропел Бердыш, прямо глядя в разъярённые зенки.

— А! — вскричал тот, налегая на рукоять, но опомнился. — Я точно ведь пропорю, коль не сознаешься.

— В чём? — безмятежно поинтересовался Степан.

— Откуда про всё знаешь?

— Доносят сороки и галицы.

— Долго будешь галиться?

— Не шуткуй, Телесука. Я дворянин. За меня спросят. Самим князем Лобановым послан.

— Степь широка. Крупинку сдувает в провал, как вы там приговариваете, а? — упоительно растянул жабьи губы дворник. Пришёл его черед торжествовать.

— Может, и Хлопов для тебя крупинка?

— Нет, с ним иное.

— Ошибаешься, дворник. Ой, как ошибаешься, — желая выкрутиться, резал на удачу и наугад, — за мою голову и построже спросить могут.

— Глядишь, и надобности в том не будет, коль сам всё скажешь. — Телесуфа издевательски склонил голову.

— Что же?

— Правда ль, что казаки воюют по указке воеводы Лобанова и, стало быть, великого князя Московского? Это раз. И два: кто тот человек, который оповещает вас о наших всех делах?

— Да растолкуй: о ких делах?

— Ну, взять хоть молвку о Кирееве загоне.

— Молвку?.. Так он сам лицо своё казал, когда засеки воевал. Крепкий слух неспуста глыбится.