Крест командора - Александр Кердан

«Всё это – не иначе, как перст судьбы…» – эта мысль не давала Дементьеву покоя с момента, как в арестованном геодезисте он узнал своего давнего друга.

Но прошло не менее недели, прежде чем он отправился на свидание с Гвоздевым в тот же самый острог, где ещё совсем недавно сам пребывал в роли узника.

2

– Ты отчего не в офицерском чине? Столько лет прошло, как из академии вышел, а всё рядовой геодезист. Или проштрафился, а, Михайло?

– Не ко мне вопрос. Не я чины определяю… – Гвоздев не сконфузился, не отвёл глаза. Помолчав, добавил: – Служил честно, как учили… А что до сих пор без офицерских эполет, так разве сие к честному имени и к службе какое-то отношение имеет, а, господин флотский мастер?

Дементьев уловил поддёвку, погладил перевязь шпаги, но спросил вполне миролюбиво, с той шутливой интонацией, которая прежде была принята в их дружеском кругу:

– Как же ты, любезный, со своей честностью здесь оказался?

Гвоздев не поддержал такой тон и ответил, уже не скрывая раздражения:

– Об обстоятельствах и причинах моего ареста в сопроводительных бумагах должно быть сообщено, милостивый государь!

Разговор не клеился. Не было меж ними того прежнего равенства, которое одно уже – важнейшее основание для дружбы и верный повод для искренности: один был подследственным по государеву делу, а другой – его невольным конвоиром.

Дементьева подобная ситуация начинала злить. Он и так рисковал, придя в острог к Гвоздеву. Рисковал вдвойне, памятуя, что кругом чужие уши, а старый приятель мог сболтнуть что-то лишнее об их дружбе, об учёбе в академии, которую они вместе якобы окончили… Но и не прийти, предать тем самым давнюю клятву Дементьев не мог. Посему и дерзнул явиться в острожную тюрьму, где томились арестанты.

Конечно, он оправдывал свой риск тем, что может у старого товарища узнать нечто, относящееся к его секретному заданию. Хотя где та Камчатка, где иноземные пенюары, сиречь шпионы, козни коих надлежит раскрыть? Ведь не может же он до конца открыться перед Гвоздевым – столько лет прошло: кто ведает, что у того на уме? Кто поручится, что в доносе, по коему он задержан и коий успел Дементьев прочесть, нет и толики правды? Хотя и не похож, конечно, Гвоздев на государева преступника, но кто его знает?..

Даже внешне со времени их совместного учения Гвоздев сильно переменился: погрузнел, чело избуравлено глубокими морщинами. Портрет искажают борода и давно не стриженные, немытые волосы. Да и черные, кажущиеся бездонными, глаза у бывшего друга глядят изглуби недоверчиво.

От этого взгляда сделалось Дементьеву вовсе не по себе. Он поднял повыше масляную лампу и оглядел темницу: после его пребывания здесь мало что изменилось. Разве что вместо охапок сена на земляном полу – теперь тюфяки…

Вспомнились его сотоварищи по несчастью – отец Варлаам и обер-секретарь Аврамов, их долгие велеречивые споры о Боге, о справедливости.

– Ладно, Михайла, не хочешь говорить, не надо, – понизил Дементьев голос, хотя соседей Гвоздева по темнице предусмотрительно приказал на время их беседы удалить, – послушай-ка меня. Я тебе не враг. Напротив, помочь хочу во имя старой дружбы, вот те крест!

Он торопливо перекрестился.

Гвоздев пытливо глянул на него. Так глянул, что сердце у Дементьева сжалось: видать, здорово жизнь пообломала старого приятеля, если уже ничему не верит.

– Чем тут поможешь? – горько произнес Гвоздев, оглядывая застенок. Ему вдруг захотелось рассказать Дементьеву про своё давнее пребывание здесь, но сдержался, только плечами зябко повёл.

Дементьев почувствовал перемену в его настроении, зашептал с воодушевлением, сам всё более веря в осуществимость своих слов:

– Старшим сейчас здесь капитан-порутчик Чириков Алексей Ильич, ты должен помнить его по академии… Он – человек справедливый, я ему всё про тебя расскажу. Он поможет… Надеюсь, вызволим тебя, скоро выйдешь на волю… Он, Чириков, и меня… – сказал и осекся, удержался от того, чтобы поведать Гвоздеву о собственном освобождении.

Эта недоговоренность, ощутимая обоими, тяжело повисла в воздухе. Гвоздев первым нарушил молчание:

– Замолвишь слово, буду благодарен. Господина Чирикова помню: толковый офицер и моряк отменный. Токмо вряд ли он мне заступник в сем деле. Приказ о моей доставке в Якутск, как сказывали, подписал сам воевода Заборовский, а он депешу от иркутского вице-губернатора Плещеева получил. Значит, отошлют меня для розыска в Сибирскую губернскую канцелярию, а то и в самый Тобольск…

– Так сие, может, и к добру. В Тобольске-то ныне наш Дмитрий Овцын обретается… Он теперь – лейтенант флота, в большом фаворе у их высокородия капитан-командора Беринга пребывает. Если, не приведи, конечно, Господи, здесь выручить тебя не получится, Овцын непременно в Тобольске веское слово скажет!

– Твоими устами, Авраша, да мёд пить… – впервые по-старому назвал его Гвоздев и умолк.

– Жди, – только сказал Дементьев, надел треуголку и вышел.

Караульный запер за ним кованую дверь каземата.

Дементьев остановился, вдохнул полной грудью пахнущий осенью вечерний воздух, поглядел на небо. После низкого тюремного свода оно показалось ему ещё более высоким и необыкновенно красивым.

Облака разного вида: плоские и шпилеобразные, громоздились одно на другое, будто этажи диковинного дворца. При этом нижние ярусы были темнее, массивней, а те, что выше, белее и невесомей. Заходящее солнце подсвечивало этот небесный дворец золотыми бликами, мерцающими в просветах, так, словно в окнах дивного строения зажглись свечи.

«Если Господь и живёт где-то, так именно в таком дворце… Прав был отец Варлаам, говоривший, что в Божьих апартаментах нет места земной лжи и притворству, подлости и предательству…» – снова вспомнил Дементьев старика священника. После их освобождения Чириков добился перевода батюшки в Иркутск, там он обитает в местном монастыре. Есть надежда, что будет вскорости возвращён ему сан. А вот господин Аврамов был оставлен при экспедиции в Охотске, как объяснил он Дементьеву, для составления отчетов. Что ж, сие тоже верно: другого столь учёного мужа в этих далёких землях сыскать невозможно…

«Выходит, есть все же высшая справедливость!» – Дементьев просветленным взглядом окинул небесные хоромы. Но тут же нахмурился, вспомнив свидание с Гвоздевым, их неловкий разговор: «Почему он не открылся мне? Почему я не могу сказать ему всего? Неужели мы так изменились, что перестали верить в добрые чувства? Не доверяем даже тем, кого знаем с юности? Или это время так изменилось и изменило нас?»

Он почувствовал стыд за то, что сам был не до конца искренен со старым другом. Решил, что не только похлопочет о нём перед Чириковым, но и непременно напишет в Тайную канцелярию своему благодетелю Хрущову, а уж тот, старик мудрый, придумает, как помочь Михайле…

Успокоенный этими благородными помыслами, он вышел за ворота острожка и быстро зашагал в сторону порта, надеясь прийти в казарму, где квартировал, ещё засветло.