Крест командора - Александр Кердан

Рыжий муравей тащил сквозь травяные дебри длинную сосновую иголку. Упираясь сухонькими лапками в землю, он то пятясь, то толкая ношу перед собой, медленно, но неуклонно продвигался к большой муравьиной куче, приткнувшейся подле раздвоенной лесины.

Беринг, присев передохнуть на поваленный ствол лиственницы, с восхищением наблюдал за муравьем: «Экой трудяга, ничего его не останавливает: ни тяжесть, ни препятствия…» Казалось, еще немного, и муравей доберётся до цели. Но вот навстречу ему попался другой сородич – такой же рыжий и точно такого же размера. «Вот и товарищ на подмогу явился», – порадовался за муравьишку Беринг. Однако тот, другой муравей, ухватил иглу своими челюстями и неожиданно потащил совсем в другую сторону. Хозяин иголки воспротивился. Движение на муравьиной тропе застопорилось – ни туда ни сюда.

«Равно как мы: каждый в свою сторону…» – благостное настроение у Беринга как ветром сдуло. Ему вдруг захотелось вмешаться, помочь знакомому муравью так, как помогает человеку Провидение. Ведь что такое человек для муравья, как не высшая воля. Муравей не знает человека и знать не может. Он даже себе представить не умеет ни человеческого обличья, ни его сущности. Как ни рассуди, а человек для муравья такая же тайна за семью печатями, как Господь Бог для самого человека – некая непознанная и недоступная сила, существующая как неизбежность вроде землетрясенья, внезапной гибели или Страшного суда…

Беринг поднялся и заслонил для муравьев солнце. В траве мигом потемнело. Оба муравья бросили иглу и быстро побежали к муравейнику. Беринг передвинулся назад, и на муравьёв снова упали солнечные лучи. Муравьи тут же остановились, пошевелили усиками, точно переговариваясь, и повернули вспять.

«Наново, должно быть, станут перетягивать иглу, каждый к себе…» – загадал Беринг, но муравьи на этот раз повели себя иначе: объединили усилия и потянули иглу к муравьиной куче. «Вот те на, выходит, страх не успеть к дому до заката так подействовал, что они перестали ссориться… Неужели у столь мелких тварей перед нависшей угрозой возможно единение, а у нас, людей семнадцатого века, нет?»

– Ваше высокородие, господин капитан-командор! – громко окликнули его. Он вздрогнул, как мальчишка, застигнутый старшими за поеданием варения, припасённого на зиму, одернул зелёный мундир и насупился, придавая лицу начальственное выражение.

– А мы вас потеряли! – сверкая чёрными глазами, подбежал к нему лейтенант Ваксель и доложил уже по регламенту: – Ваше высокородие, капитан-поручик Чириков нашёл место, подходящее для лесопильни. Извольте взглянуть…

Они пошли по тропе в глубь леса.

Ваксель, стараясь попасть с капитан-командором в ногу, излагал подробности:

– Лес строевой вокруг имеется, и речка поблизости. Она через полверсты в Охоту впадает… А от того места до острожка, по словам господина Чирикова, всего вёрст пятнадцать, не более…

Беринг благосклонно слушал его, время от времени кивал, но думал о своём.

Он всего три дня назад прибыл в Охотск. Выехать из Якутска летом 1737 года командора побудила строгая депеша из Адмиралтейства. В ней адмирал Головин, которого он всегда почитал за своего верного союзника, извещал, что за нерадетельное отношение к исполнению задач, на экспедицию возложенных, её начальник без взыскания оставлен не будет. Тут же прилагалось решение Адмиралтейств-коллегии о лишении капитан-командора двойного жалованья и следовал приказ о его немедленном убытии в Охотск.

Беринг в тот же день написал ответ Головину, в коем сетовал, что таким образом он из начальника всей экспедицией становится просто командиром одного из отрядов, ибо не сможет больше руководить действиями воевод по обеспечению экспедиции провиантом и всем необходимым. «От такого внезапного и безвинного на меня гневу и штрафования отнятием вторичного жалования имею величайшую печаль, – писал он, – что вместо милости, которую я за неусыпной мой труд получить надеялся, паче чаяния моего и не по вине приключилось бесчестие…»

Но ослушаться строгого приказа о переезде убоялся. Ведь и посетовать-то в столице теперь некому. Его бывший покровитель и благодетель обер-секретарь Сената Иван Кириллович Кириллов добился-таки своего назначения начальником Оренбургской экспедиции. На границе дикой степи начал строить систему укреплений, проводил большие научные изыскания. В этих неустанных трудах подорвал своё здоровье. Там, в степи, и почил в Бозе несколько лет тому назад…

Трудно далось Берингу нынешнее расставание с Анной Матвеевной, с детьми. Только вышел за порог обжитого, уютного дома в Якутске, как сразу почувствовал себя дряхлым старцем, еле двигающим руками и ногами. Даже об экспедиционных задачах думать не хотелось. Думалось совсем об ином: «Как я без Аннушки перенесу все тяжкие труды мои? Что же это за планида у меня такая? Ведь уже почти сорок лет в службе нахожусь, в самом деле, скоро стариком стану, и болезни всякие одолевают, и немощь по всем членам разлита, а до сих пор в такое состояние не пришёл, чтобы на одном месте для себя и для фамилии моей дом иметь. Яко кочующий туземец живу…»

До Охотска Беринг со своей свитой добрался только к осени. С ним возвратился и начальник порта Скорняков-Писарев, успевший еще в Якутске проесть капитан-командору плешь своими доносами то на Шпанберга, то на Чирикова, то на местного воеводу. Особенно почему-то негодовал бывший начальник Морской академии на своего же бывшего ученика и подчиненного – Чирикова. Простить не мог ему штурм острожка.

Прибыв на место, капитан-командор сразу же вызвал к себе Чирикова с докладом о причинах этого штурма. Он был раздражён и, вопреки своей привычке терпеливо выслушивать подчиненных, прервал доклад помощника на полуслове:

– Вам, господин капитан, надобно выполнять свои обязанности, а не баталии с начальником порта устраивать!

– Я, господин капитан-командор, ничего поперёк своего долга и не совершил. Полагаю, что никто Скорнякову-Писареву права задерживать офицеров флота Ея Величества не давал. Сам ещё в ссылке пребывает покуда!

Беринг по-птичьи моргнул, но сказал как можно строже:

– Начальник порта Скорняков-Писарев, ссыльный он или нет, на сию должность высочайшим указом назначен. Стало быть, является таким же государевым слугой, как мы с вами, господин капитан-поручик. Вот господин Шпанберг, бывший здесь вместе с вами, никаких противоправных деяний не совершал…

– Он вообще ничего не совершил. Токмо о своем кобеле и печется! – вспыхнул Чириков.

Как всегда, когда речь заходила о земляке, Беринг принял его сторону:

– Капитан Шпанберг выполнял мои распоряжения. А вам, господин Чириков, повторяю еще раз: ступайте и занимайтесь своим делом!

– Честь имею! – отчеканил Чириков и вышел.

После его ухода Беринг долго не мог успокоиться. Сердился на дерзкого капитана. И в то же время корил себя за резкость и тут же искал ей оправдание. Во время первой экспедиции он нарадоваться не мог своему помощнику. Теперь, трезво оценивая прошедшее, понимал, что многими успехами плаванья к Аниану он обязан Чирикову. И впрямь лучшего штурмана, лоцмана, исследователя, каковым зарекомендовал себя Алексей Ильич, сыскать трудно. Да, видать, никак не может простить ему сердце тот злополучный рапорт в Адмиралтейство о продаже казённой муки…