Легенда о Людовике - Юлия Остапенко

— Избегнем соблазна плоти и усмирим ее с помощью Божьей, — сказал Людовик, и Маргарита чуть не задохнулась — она не знала, отчего, не знала, что должна чувствовать — смятение или восторг, недоумение или благодарность. — Проведем эту ночь в молитве и придем друг к другу через нее, подобно Товии и его благословенной супруге. Да благословит вас Господь, Маргарита.

— И вас, мой супруг, — прошептала она, вслед за Людовиком опускаясь на колени на холодный каменный пол.

И так прошла эта ночь, их первая брачная ночь. Назавтра Маргариту короновали в соборе Санса, а затем прошла ночь и еще ночь, и лишь тогда король Людовик разделил со своей женой ложе. Почти никому до самой своей смерти Маргарита не рассказывала об этом, о трех ночах Товии, выдержанных ее супругом. Никому почти до самой своей смерти не говорила она, что, повенчанная и миропомазанная в Сансе, стала королевой Франции прежде, чем женой Людовика Святого.

Понт уаз, 1240 год

Мокрый снег с дождем зарядил с самого утра, и перестал за минуту до того, как карета Маргариты проехала через ворота аббатства Ройомон. Маргарита сочла это милостью Божьей и перекрестилась, выходя из кареты, и отказалась от помощи сопровождавшей ее придворной дамы, которая собралась накинуть ей на голову капюшон плаща. Тем временем к воротам уже спешил аббат — сухонький, юркий и подвижный старичок, всегда улыбавшийся ей при встрече.

— Благослови вас Господь, ваше величество, — прошамкал он, осеняя склонившуюся перед ним Маргариту крестным знамением. — Мы уж не чаяли вас сегодня дождаться. Ну и погодка!

— Карета дважды увязала в грязи, — сказала Маргарита, ловя себя на том, что оправдывается, хотя этот милый человек вовсе не требовал от нее отчета о причинах задержки. Да и мог ли кто-нибудь требовать ответа от нее, королевы Франции? Маргарита заставила себя улыбнуться ему и спросила, может ли она видеть своего супруга короля.

— О да, разумеется. Их величества велели проводить вас немедля, как приедете. Прошу за мной.

И он повел Маргариту вместе с ее придворной дамой по топкой, грязной, расползающейся под ногами дороге, усеянной сбитыми комьями глины, земли и песка, смешанными со снегом, — вперед, туда, где под сенью хмурого февральского неба возводилось аббатство Ройомон.

Поодаль от ворот виднелась серая глыба сложенного камня, на которой суетились, словно туча старательных муравьев, такие же серые фигурки монахов. Внутри стен был вырыт котлован, обложенный деревянными подпорками, а в котловане кипела работа. Десятки монахов-цистерианцев, которым милостью короля была дарована эта новая обитель, возводили ее от зари до зари, не покладая рук, и даже молитву творили прямо здесь, на освященной земле возводящегося аббатства. Кругом была грязь, пыль и своеобразный запах, резко бьющий по особенно деликатному обонянию; однако не стояло ни шума, ни суеты, обычных для строительных работ. В детстве Маргарита частенько бывала там, где на земле ее отца возводились новые амбары, мельницы и конюшни, — не по своей воле, а чтобы утащить оттуда непоседливую Алиенору, — потому она знала, что собой представляет стройка, когда ее ведут люди из народа. Строя святую обитель, невозможно было допустить брани, гвалта и невоздержания, обычного при строительстве светских мест. Потому новое цистерианское аббатство строили сами монахи, и работа у них спорилась, ибо было в ней куда больше смиренного усердия и самоотдачи, нежели могло быть у наемных работников.

У северной стороны котлована выстроили деревянный помост, к которому вело пять грубо вытесанных ступенек. На помосте стоял стол и несколько кресел, принесенных из барака, который возвели неподалеку в качестве временного жилища для строителей и аббата. К этому помосту, а вернее, к той, что сидела в кресле к котловану лицом, и направилась Маргарита, невольно сбиваясь с шага и безотчетным жестом оправляя на плечах плащ. Сопровождавшая ее дама немного отстала, пыхтя и задирая вязнущие в грязи юбки так высоко, что это становилось почти неприличным. Но Маргарита не заметила этого. Она жестом поблагодарила старичка-настоятеля, тут же заспешившего прочь, и, поравнявшись с помостом, медленно ступила на деревянный настил.

Наскоро подогнанные доски угрожающе заскрипели под ее ногой. Королева Бланка, сидящая в кресле спиной к Маргарите, не обернулась. Она сидела неподвижно, кутаясь в соболиный плащ, что складками спадал вокруг ее кресла. Когда Маргарита оказалась с ней рядом и присела в реверансе, произнеся несколько слов приветствия, Бланка лишь чуть повернула голову, коротко взглянула на невестку, сухо кивнула и, не произнеся ни единого слова, вновь устремила взор на котлован.

Что-то сжалось у Маргариты внутри, как всегда от такого взгляда, но она ничего не сказала и лишь проследила за взглядом своей свекрови, заранее зная, что увидит.

В котловане трудилось человек двадцать монахов, похожих как близнецы — все как один в серых рясах, с коротко стриженными головами и выбритыми на макушках тонзурами. Муж Маргариты среди них выделялся, как яркая бабочка среди моли. Он был в обычной своей повседневной одежде — верней, в той ее части, что надевается вниз. Плащ и парчовую котту он сбросил, оставшись в белоснежной сорочке, бархатных пурпурных штанах и высоких сапогах из красной замшевой кожи. Все это было заляпано глиной и перепачкано грязью, комья снега налипли на серебряные пряжки сапог, покрытых темными пятнами и, очевидно, безнадежно испорченных. Маргарита покачала головой (мысленно, разумеется, — в присутствии королевы Бланки на большее она не осмелилась), в который раз удивляясь тому, как непостижимо сочетается в Людовике понятная и простительная привычка к роскоши с нежеланием придавать этой роскоши какое-нибудь значение. Впрочем, объяснялся такой наряд тем, что два дня назад, приехав в Ройомон поглядеть, как движется строительство, Людовик вовсе не собирался оставаться здесь дольше чем на несколько часов. Однако, понаблюдав какое-то время за работой монахов, он вдруг сбросил плащ, спрыгнул в котлован и, подтащив к груде камней валявшиеся без дела носилки, принялся нагружать их столь невозмутимо, как будто именно за этим сюда и приехал.

Увидев это, его братья — Робер, Альфонс и Карл сопровождали Людовика в инспекции Ройомона, так же как и его мать с супругой, — подбежали к краю ямы с возгласами удивления, пытаясь образумить взбалмошного сюзерена. Но тот лишь глянул на них снизу вверх сквозь упавшие ему на глаза светлые пряди — и коротко приказал, чтоб скидывали плащи и присоединялись к нему.

— Вон, — сказал он, кивая в сторону, — там лежат еще одни носилки. Альфонс, Робер, возьмите их, а вы, Шарло, идите сюда, поможете мне.

И ни стоны, ни увещевания, ни воздевание рук к небу, ни воззвание к Пресвятой Деве не помогли вразумить Людовика и втолковать ему, что не королевское это дело — таскать камни и месить глину ногами. У Луи были свои представления о том, что королевское дело, а что — нет, и в этом вопросе он был столь же непримирим и своенравен, как и во многих других.

Зная это, Маргарита лишь безмолвно наблюдала за происходящим, стоя рядом с королевой Бланкой, которая возвышалась над ней неподвижной статуей и тоже наблюдала за развернувшимся зрелищем. Монахи, не знавшие короля лично и сбитые с толку его странным поступком, послали за аббатом. Аббат прибежал и немедля благословил короля и его братьев на богоугодную работу. Решение Людовика наполнило его таким восторгом, с которым, пожалуй, не сравнился бы и восторг от самого факта королевской дотации на новое аббатство. Затем аббат предложил обеим королевам — королевской супруге и королеве-матери — сопровождение из числа монахов для благополучного возвращения в Понтуаз. Но Бланка, разлепив наконец уста, изрекла, что, доколе сын ее трудится на возведении храма Божьего, они обе останутся при нем и его не покинут.