Живые и мертвые - Неле Нойхаус

– Это было несколько месяцев назад. Еще летом. Хелен спросила меня, известно ли мне вообще, что я тогда натворила, и раскаиваюсь ли я в этом. Тот тип за весь разговор не проронил ни слова, он только очень странно смотрел на меня. Мне было по-настоящему страшно.

К чему Рената клонила?

– Полиция расспрашивала меня о нем, но я была в таком состоянии, что ничего не смогла им сказать. Но потом кое-что вспомнила. – Она взяла со стола газету и протянула ее Каролине. – Позавчера я случайно увидела это объявление, и тогда меня осенило.

Она постучала пальцами по объявлению в газете.

– Этот рисунок был на машине, на которой они приехали. Она стояла прямо перед витриной моего магазина.

Рисунок был фирменным логотипом ювелирной компании в Хофхайме.

– Ты понимаешь, Каролина? – прошептала Рената проникновенно. В ее глазах появилось страшное выражение. – Я думаю, он мог быть этим судьей!

Каролина пристально смотрела на нее, в то время как ее мозг отчаянно пытался соединить множество фрагментов пазла. Объявления о смерти. Кирстен Штадлер. Неоказание помощи. Погибший мозг! Неожиданно она почувствовала себя эквилибристом, который без страховочной сетки балансирует на тонком тросе над мрачной бездной.

– Рената, ты можешь вспомнить, в какую больницу отправили Кирстен Штадлер и что там с ней случилось? – У нее страшно болели от напряжения голосовые связки, ладони вспотели от волнения, а сердце колотилось от страха услышать то, чего она боялась.

– Я… я не помню, мне надо подумать. – Рената потерла виски и зажмурила глаза. – Это была больница во Франкфурте, мне кажется, клиника неотложной помощи. Но они уже не могли ничего сделать, ее мозг слишком долго не получал кислорода…

Мысли кружились в голове Каролины, она больше не слышала, что говорила Рената. Она распрощалась с ней и вновь оказалась на свежем воздухе. Неуверенными шагами побрела по темной улице к своей машине.

Сев в автомобиль, положила руки на руль и несколько раз глубоко вдохнула. Все в ней сопротивлялось подозрению, что ее отец имел какое-то отношение к случаю с Кирстен Штадлер. Она вовсе не хотела этого знать. Мамы больше нет, и ничто не могло ее вернуть.

* * *

– Более существенную разницу в наших жилищных условиях трудно себе вообразить. – Ким уютно устроилась на двухместном диванчике. – Я – в каморке в центре Гамбурга, а ты – в сельской усадьбе.

– Я всегда об этом мечтала! – Пия усмехнулась и подняла бокал с белым вином. – Я довольно долго жила в городе, и мне так надоело часами искать парковочное место или спускаться на подземную стоянку.

– Но у тебя нет ни одного соседа! – ответила Ким. – Если с тобой здесь что-то случится, ни одна душа этого не узнает.

– Кристоф же обычно здесь, а мои ближайшие соседи в пятистах метрах от меня, – возразила ей Пия. – По крайней мере, я чувствую себя здесь увереннее, чем в городе, где вообще больше нет никакого социального контроля. Ты знаешь, как часто мы находим трупы, которые неделями лежат в своих квартирах, и никто их даже не хватился? Что толку, если ты живешь в доме, где проживают еще десять или двадцать жильцов, но никто тобой не интересуется? Здесь, на природе, каждый присматривает за другими.

– Я не знаю, смогла бы я жить так обособленно. – Ким сделала глоток вина.

– Обособленно? – Пия засмеялась. – Менее чем в ста метрах отсюда проходит самая оживленная трасса в Германии!

– Ты знаешь, что я имею в виду, – сказала Ким. – Мне странно, что тебя устраивает это уединение после того, что тогда с тобой случилось…

– …В квартире, где слева и справа жили соседи, – напомнила Пия. – И это меня не спасло.

После работы сестры заехали в магазин, покормили лошадей, а потом Пия занялась ужином: она приготовила филе ягненка с чесноком, оливковым маслом и свежими травами, сделала паленту с пармезаном, овощами и морковью. Под изысканную еду они пили «Гави» [24] и даже открыли вторую бутылку.

– Вы так готовите каждый вечер? – поинтересовалась Ким.

– Да, – кивнула Пия. – В основном этим занимается Кристоф. Он божественно готовит. Сама я обычно вечерами довольствовалась пиццей с тунцом, а днем проглатывала шаурму, жареные колбаски или бургер. Но постепенно я тоже довольно неплохо научилась делать некоторые вещи. За исключением супа из тыквы.

– Довольно неплохо? Это был высший класс!

– Спасибо. – Пия улыбнулась и подлила себе еще немного вина. В каминной печи потрескивал огонь, распространяя приятное тепло. После полной реконструкции дома три года назад качество жизни в Биркенхофе значительно повысилось: трехслойные окна, надстройка с новой крышей и изоляцией по всем правилам, современное центральное отопление вместо старых аккумулятивных печей, которые никогда не работали исправно, но потребляли при этом невероятно много энергии. На втором этаже была просторная спальня с балконом, замечательная ванная и большое помещение, которое они с Кристофом использовали как гардеробную. Старая спальня внизу с отдельной ванной служила комнатой для гостей.

– Мне очень любопытно познакомиться с Кристофом, – сказала Ким. – Знаешь, я действительно рада, что приехала!

– Я тоже этому рада. – Пия посмотрела на младшую сестру.

Прежде они были неразлучны и все делали вместе. Но в Пии рано созрело сильное желание свободы, и сразу после окончания школы она уехала из родительского дома, который находила все более безрадостным и мрачным. Она поселилась вместе со своей подругой, начала учебу на юридическом факультете и всегда помимо этого где-то работала, чтобы не зависеть от родителей. Ким, изнеженный ребенок, еще долго жила с родителями. Она была более деликатной и спокойной, чем Пия, более целеустремленной и прямолинейной. Так как их родителям не удалось никого из детей уговорить выбрать для учебы компанию «Хёхст АГ», они, наконец, согласились с тем, что в семье будут две студентки и один банковский служащий. Но в то время как Ларс и Ким последовательно шли по выбранному пути, Пия забросила учебу и пошла работать в полицию. Это стало позором для ее родителей, которые в кегельном клубе уже хвастались дочерью – будущим адвокатом. Когда же она потом, вдобавок ко всему, вышла замуж за Хеннинга Кирххофа, патологоанатома, Пия перестала являться темой разговоров родителей. Та же участь постигла впоследствии и Ким. Младшую дочь, имевшая дело лишь с самыми закоренелыми преступными элементами и психопатами, молчаливо вычеркнули из семейной хроники. В отличие от Пии, которая с легким сердцем сжигала за собой все мосты, Ким была неизмеримо глубоко обижена открытым неодобрением ее выбора со стороны родителей. Она переехала в Гамбург и на протяжении десяти лет давала о себе знать лишь посылая к Рождеству безликие открытки.

– Что, собственно, заставило тебя в этом году снова поехать к родителям? – поинтересовалась Пия.