Чужая кровь - Оксана Семык

Эта улыбка дарит на мгновение надежду: может, я не совсем безразлична Антону? Хотя с чего бы мне так считать? Да, после моего падения с лестницы он трогательно заботится обо мне. Но это вполне можно списать на его доброе сердце и хорошее воспитание. Да, он поцеловал меня тогда, у реки. Но это был лишь минутный порыв – он сам признался.

«Увы! – прихожу я к грустному выводу. – Моя любовь из разряда безответных». И тут же вздрагиваю. Что? Я назвала это чувство любовью? Да я с ума сошла! Разве можно полюбить кого-то за три дня? Разумеется, это никакая не любовь. Наверное, такое же сиюминутное увлечение, как и у Антона в отношении меня. Я не должна это так явно демонстрировать. Хотя бы для того, чтобы потом не чувствовать себя полной дурой – ведь вполне вероятно, что мы расстанемся с Городецким уже сегодня вечером и не увидимся больше никогда.

«Даже сейчас нечего липнуть к нему, отодвинься!» – мысленно приказываю я себе, но почему-то безвольно продолжаю сидеть, не шевелясь, и смотреть, как сильная мужская рука с длинными пальцами переворачивает страницы одну за другой, и как бегают по строчкам внимательные глаза.

* * *

Минут через двадцать Антон делает большой вдох, закрывает старую тетрадь, потом шумно выдыхает, обращает ко мне лицо и говорит:

– Помнишь, я тебе сказал, что в этой цепи не хватает важного звена?

Я киваю, выжидающе глядя на него.

– Это звено найдено, – сыщик хлопает ладонью по обложке дневника. – Теперь я могу восстановить всю цепочку и, думаю, мне удалось наконец разобраться, каковы были мотивы всех участников этих событий. Если честно, я и сам не ожидал, что…

В этот момент от дороги доносится автомобильный сигнал.

Городецкий обрывает фразу, не договорив, и легонько отстраняет меня:

– Это наверняка милиция. Надо пойти открыть им ворота. Посиди тут. Я сам их встречу.

Он поднимается с раскладушки, снова заправляет прочитанный дневник за пояс джинсов и спускается на первый этаж. Я слышу, как его уверенные шаги звучат в холле, потом хлопает входная дверь и наступает тишина.

Но уже через несколько минут дом наполняется звуками и людьми, снующими везде, как муравьи. На первом этаже они, переговариваясь между собой, рассматривают мертвого Андрюшку и допрашивают Карена, на втором крутятся возле трупа Марии.

Меня пока не трогают, и я по-прежнему сижу у стены на раскладушке, отстраненно наблюдая, как по моему дому (а я уже привыкла считать эту дачу своим домом) бесцеремонно расхаживают незнакомцы.

Антон лишь ненадолго подходит ко мне, трогает за руку и участливо спрашивает:

– Все в порядке? Как ты?

Я пожимаю плечами.

Детектив наклоняется ко мне и негромко говорит:

– Не нравится мне, что вместе с опергруппой приехали чины из окружной военной прокуратуры и ФСБ. Я их не вызывал.

Позади него останавливается пожилой худощавый человек с властным взглядом и окликает его:

– Антон Александрович, необходимо кое-что дополнительно прояснить. Я жду Вас через пять минут в этой комнате, – он указывает пальцем в сторону Дедовой спальни и, не дожидаясь ответа, словно и не допуская, что кто-то может не послушаться его просьбы, больше похожей на приказ, разворачивается на каблуках и уходит.

Городецкий извиняется взглядом за то, что снова должен оставить меня одну, и исчезает. Возвращается он с непрозрачным целлофановым пакетом под мышкой и, проходя мимо меня, опускает мне на колени румяное яблоко:

– На, погрызи пока. Ты ведь с утра голодная.

Мой давно некормленый желудок приветствует фрукт радостным урчанием. Я провожаю Антона глазами и, вгрызаясь зубами в хрустящий плод, размышляю, как мне расценивать это новое проявление заботы со стороны Городецкого: сделано это лишь из жалости или за этим кроется что-то большее.

Фантазируя на тему «чего-то большего» между нами, я незаметно приканчиваю яблоко и запихиваю огрызок под раскладушку – сейчас не до чистоты.

Вот открывается дверь, за которой скрылся детектив, я настороженно выпрямляюсь, но из нее выходит Фрося, которую, наверное, выставили из комнаты.

Что-то долго Антона не отпускают. Я начинаю переживать: а вдруг у него из-за всего произошедшего на нашем сумасшедшем юбилее будут неприятности? Скажем, отберут у него лицензию частного детектива или возникнут какие-то другие проблемы.

Наконец сыщик появляется. Руки у него пустые – принесенный пакет он, очевидно, оставил в комнате, как и дневник Марии, который уже не выглядывает, как раньше, из-за ремня на поясе.

Подойдя ко мне и садясь рядом, Городецкий смотрит в сторону, спина его напряжена, на лице написано раздражение, даже злость. Я не знаю, чем это вызвано. Очевидно, состоявшимся в спальне Деда разговором. Я не решаюсь лезть сейчас к нему с расспросами.

– Что нам дальше делать? – лишь спрашиваю я.

– Ждать, – односложно отвечает он, хмурясь.

Ждать. Это именно то, что я ненавижу больше всего. Почему-то в голове всплывает размытое воспоминание об ожидании под дверью больничной палаты в тот день, когда погибли родители: плакат с оскаленной собакой, толстая медсестра, протянутая мне на ладони таблетка аскорбинки. Почему именно сейчас? Я так давно не возвращалась к тому дню, изо всех сил стараясь его забыть. Это события последний трех дней всколыхнули тихий омут моей памяти, вытолкнув на поверхность всё, что я считала надежно похороненным.

Цепляясь за настоящее, я устремляю взгляд на Антона, поднимаю руку, чтобы коснуться его…

И тут раздается выстрел.

Громкий звук разносится по дому, отчего сначала наступает мертвая тишина, а затем на второй этаж начинают сбегаться члены опергруппы. Антон еще раньше успевает вскочить и кинуться к дверям спальни Деда – выстрел прозвучал оттуда.

Я, переваливаясь и припадая на больную ногу, подхожу одной из последних и слышу, как тот самый чин с властным взглядом с нажимом произносит:

– Всё в порядке. Прошу разойтись и продолжить работу, товарищи.

Приказ выполняется беспрекословно: коридор почти мгновенно пустеет. Лишь Антон и я остаемся стоять на месте.

– Что произошло? – спрашивает Городецкий, пытаясь заглянуть в комнату, пока чин изо всех сил загораживает обзор. Я вытягиваю шею, но вижу лишь край Дедовой постели с ярко-красными пятнами на простыне и свисающую почти до пола иссохшую старческую руку. Кажется, Антон с его огромным ростом разглядел гораздо больше, чем я, потому что он резко отшатывается и пытливо всматривается в стоящего перед нами невзрачного на первый взгляд человека со стальными глазами.

– Трагический случай. Федор Семенович покончил жизнь самоубийством, – ледяным тоном произносит тот.

– Но как у него в руках оказался сданный только что мной лично вам его наградной пистолет? – возмущается Городецкий.