Актеры советского кино - Ирина А. Кравченко

начала взволнованным голоском: „Я этому комиссару в ноги ка-ак брошусь: ‘Отпусти-ите его-о!’ — то есть мужа, белого офицера, которого арестовали. — И отпустили!“ Рассказывала тетушка свою историю складно, видно, часто повторяя ее перед гостями по просьбе племянника.

Он смешно показывал одного из своих приятелей юности. Тот носил кожаное пальто с ремнем, курил и Романа научил. Дымили в подворотнях. Не выпуская папиросы изо рта, друг начинал медленно разводить руки в стороны и сгибать ноги в коленях, как будто занимался физкультурой. „Роман, — говорил он прокуренным голосом, — надо каждое утро делать зарядку“. Продолжая совершать плавные движения руками и ногами, перекатывал папиросу в другой угол рта: „Только зарядка, запомни, Роман, только зарядка“. И, вынув папиросу и сделав губы колечком, выпускал длинную струю табачного дыма».

В Горьком Филиппова увидела сама Вера Пашенная, набиравшая курс в Щепкинском училище, и позвала на прослушивание. А когда Роман получил диплом и поступил в Малый, у него вышел конфликт с педагогом: на одном из собраний заявил Пашенной, что платят ему копейки, а есть он хочет не меньше народных артистов. Пришлось ему, дерзкому, оставить знаменитые стены и в конце концов уехать в Минск, где он играл в театре, быстро освоив белорусский язык. Снимался в кино, на съемках влюбился. Вечерами съемочная группа отдыхала на одном берегу реки, а на противоположном сидела Катя с отцом-режиссером. Девушка слышала голос что-то рассказывавшего Романа и смех его слушателей, но папа дочь к возлюбленному не отпускал. И все-таки они поженились, родилась дочь Аня. Как ни хорошо жилось Филиппову, но во сне он, по собственному признанию, часто видел свою гримерную в Малом, окнами выходившую на гостиницу «Метрополь». В некий момент опять неосторожно высказался, теперь насчет политики, и ему пришлось оставить Минск. Позвали снова в Малый театр, где тогда работали «великие могикане», такие как Борис Бабочкин, Игорь Ильинский, Михаил Жаров, Виталий Доронин, а главным режиссером был Михаил Царев.

Валентина Светлова:

«Будучи студенткой театрального училища, я участвовала в спектакле „Власть тьмы“ по пьесе Льва Толстого, поставленном Борисом Равенских в Малом театре. Заняты там были все актеры. Михаил Жаров в какой-то момент вынужден был отказаться играть Митрича, тогда Равенских ввел Романа. Борис Иванович пришел на спектакль, сел в „царскую“ ложу. Относился к актерам строго, лучшей похвалой из его уст считали, когда на репетиции, продув микрофон, бормотал недовольно: „Нет, он ничего не может“. Человек радовался: хотя бы отметил!

И вот спектакль подходит к концу, финал, на сцене — масса народу. Виталий Доронин произносит: „Каяться хочу!“ Величественная пауза, после которой обычно идут долгие аплодисменты, но в ту секунду, когда они еще не раздались, из центральной ложи, поверх зрительного зала громко прозвучал голос Равенских: „Роман, браво!“».

Высота и низость

Валентина Светлова:

«Актерам нравилось, если Роман присутствовал в зале на прогоне чьего-то спектакля. Огромный, он сидел с краю, выставив ноги в проход. Все ждали его реакции. И либо раздавался басовитый хохот на весь театр, либо слышалось раздраженное: „Какая гадость, когда это кончится?“ А то перед следующим действием тянул недовольно: „Опя-ать иду-ут!“

Он все время брал кого-то под крыло, заступался, если человека обижали. Меня по-дружески опекал. Гастролировали мы по Северному Кавказу, лето, жара под пятьдесят градусов. Занавесок в номере, где я жила с одной актрисой, не было, а под окном находился козырек над входом, залитый битумом. Духота и вонь стояли в комнате! Чтобы выжить, я решила загородить оконный проем трюмо. Передвинули его с моей напарницей, оно почти закрыло „дыру“, но уголок зеркала треснул. Когда мы покидали гостиницу, администрация потребовала оплатить ущерб. Роман уже сидел в автобусе, но заметил, что мы с соседкой долго не идем. Вышел и спас нас от гостиничных служащих.

Свое мнение он высказывал открыто. Ходил в театре на политзанятия, садился в середину первого ряда и комментировал».

Владимир Дубровский, актер:

«Театр ездил на гастроли в Свердловскую область. Выступали в Нижнем Тагиле, и дама в строгом костюме, с депутатским значком, показывала нам город. Приехали на центральную площадь. Дама всю дорогу обращалась к Роману, вероятно, решив, что этот крупный мужчина — начальник. У памятника Ленину она, вперившись в Романа, стоявшего прямо перед ней, торжественным голосом объявила: „Сейчас мы возложим цветы к памятнику вождю мирового пролетариата“. А Роман, глядя ей в глаза, ответил: „Ничего я этому паразиту возлагать не буду“. Партийные руководители Малого театра его поскорее оттеснили».

Валентина Светлова:

«Играли мы спектакль „Маленькая эта земля“ по пьесе болгарского драматурга. Роль самого главного и самого плохого начальника исполнял Роман. Пьеса шла по понедельникам в филиале МХАТа, наше театральное руководство находилось далеко. Роман, отличный рисовальщик, к спектаклю делал себе грим… под Брежнева. С густыми бровями, с сочными губами. Кто-то на него донес, и Царев вызвал Филиппова: „Роман Сергеевич, грим, пожалуйста, поскромнее“.

Давали концерт в военном училище. Гримировались в классе, где висела огромная доска. На ней Роман нарисовал мишень и написал: „Наша цель — коммунизм“».

Виталий Коняев, актер:

«За словом в карман он не лез. Летели мы на гастроли, и когда самолет вяло стал набирать высоту, мокрый от духоты и жары Роман заметил: „Так долго набирать высоту — это низость!“».

Источники наслаждения

Владимир Дубровский:

«Раблезианец он был, эпикуреец, обжора. Как-то утром, после празднования моего дня рождения, позвонил мне: „А дояды?“ Оказалось, „дояды“ по-белорусски — это поедание на следующий день того, что осталось после застолья».

Валентина Светлова:

«Роман сам хорошо готовил и других учил. Его коронным номером были „макароны по-шаляпински“. „Варим макароны, — рассказывал он вдохновенно, — жарим лук, помидоры, кладем туда грибы и ветчину…“ Его жена Катя удивлялась: „Да он их никогда не ел! Он просто где-то прочитал рецепт“. Но как красиво звучало из уст Романа: „Макароны по-шаляпински“!

Он ценил плотские радости — и в то же время интеллектуальные удовольствия. Возмутился по поводу меня: „Она не знает Игоря Северянина!“ — в советские годы, когда Северянина мало кто читал! Я попыталась оправдаться: „Не могу же я знать всю поэзию…“ Роман изобразил презрение: „Не может она знать!“ — и начал читать стихи Северянина наизусть. Говорил на нескольких языках и мне советовал в придачу к моему французскому выучить немецкий. Я возражала: „Французский — красивый, изысканный, а немецкий? Грубый, топорный“. Роман, читавший