Актеры советского кино - Ирина А. Кравченко

и становилось понятным: все видит и подмечает. Как Чехов, на которого Олег Иванович был похож по своему типу, недаром в молодости думал о профессии врача, а потом не раз обращался в кино к персонажам Антона Павловича. За каждым движением Янковского на экране стоит та откровенность, которая очаровывает не меньше любви, та правда, знать которую утешительно.

Впечатление такое, что Янковский был в курсе главных, потаенных жизненных вещей. Абдулов же воспринимался вдохновенно счастливым здесь и сейчас, заряженным энергией подобно солнечной батарее. Два рода знания будто бы транслировали они. Один — о мире внутреннем, в который можно углубляться до бесконечности, совершая самостоятельное, пусть радостное, но усилие. Другой — о мире, который вокруг и в котором можно жить на полную катушку.

Коробка на голове

Татьяна Друбич, актриса:

«Янковский в жизни не хлопотал и не суетился. А когда появлялся Саша… всегда начинался спектакль, на любую тему».

Ирина Каверзина, художник по костюмам, вдова режиссера Виктора Сергеева:

«Снимаясь в картине моего мужа, Абдулов однажды приехал на площадку с огромной кастрюлей, полной чебуреков, и начал всех кормить. Каждый раз после спектакля он возвращался домой с кем-то из друзей, ехали в магазины — Саша закупал продукты, по дороге присоединялся кто-то еще, и всей компанией на нескольких машинах отправлялись к нему на дачу, где накрывался большой стол».

Роман Балаян:

«Энергия, бурлившая в Абдулове, не давала ему покоя, так муха летает, жужжит и никак не сядет. И дело не в актерстве, не в желании Саши произвести впечатление: даже в одиночестве, когда думал, что никто его не видит, он оставался подвижным и неугомонным. Как будто у него все время была температура под сорок. А у Олега — наоборот, слегка пониженная, тридцать шесть и четыре. Он был искра, вспыхивавшая иногда, а Саня — с утра и до вечера пламя».

Ирина Алферова:

«Саша хотел усидеть на двадцати восьми стульях. Олег свою творческую жизнь выстраивал, обдумывал предложения, не соглашался сниматься даже у друга-режиссера, если считал, что роль не его. А Саша ни от какой работы не отказывался, мгновенно зажигаясь от любой идеи и не думая, найдет ли на нее время. Он боялся что-нибудь упустить, стремился успеть везде и чаще всего опаздывал».

Роман Балаян:

«У меня на картине „Поцелуй“ он в первые дни опаздывал, и я не выдержал: „Послушай, мы уже отсняли много сцен с тобой, я не могу тебя заменить. Но те, кто со мной работает, становятся моими друзьями, а ты в их число не войдешь“. На следующий день мы с группой приехали к месту съемок, видим — стоят какие-то „жигули“, а из них торчат две пары ног и слышен ужасный храп. Оказалось, Абдулов вместе с каскадером явился в шесть утра».

Ирина Алферова:

«Утром он мог вскочить за пять минут до репетиции, на ходу одевался, я спешила за ним с тарелкой и стаканом сока — считала, что ему нужны витамины при таком жизненном темпе, — Саша быстро-быстро ел и убегал. Захаров все-таки приучил его вовремя появляться на репетициях — дисциплина в „Ленкоме“ была жесткой — а так Саша часто влетал куда-нибудь в самый разгар происходившего.

Он никогда не ложился спать, как обычно ложатся — должен был свалиться от усталости, поэтому перед сном начинал чем-то заниматься, придумывать что-то для роли. В какой-то момент мог упасть на ковер, где сидел, и заснуть. Нервный был человек, с подвижной психикой, даже страдал лунатизмом: иногда ночью вставал, не просыпаясь, шел на кухню, брал из холодильника открытую банку сгущенки или варенья, выпивал через край и возвращался в постель.

Если у нас вспыхивали конфликты, я уходила в другую комнату и закрывала за собой дверь. И тогда Саша, забыв, что наговорил мне, был способен от переживания расплакаться, а я утешала. Когда его кто-нибудь из мужчин задевал, мог и подраться. Например, я после спектакля пришла с актерской компанией в ресторан, Саша подошел позже и видит, что со мной кто-то заигрывает… Тут же бросался на мою защиту, начиналась драка. Он был заметный — высокий, бурный — и даже если не участвовал в потасовке, его все равно запоминали, рассказывая потом: „И Абдулов там был“.

Видя, как он все близко принимает к сердцу, как много играет в театре и снимается, редко бывая дома, я его жалела. Не зная, что у мужа много разных отвлечений, кроме работы: он же сочинял здорово. Вдохновенно выдумывал оправдания своего отсутствия, потом забывал их, каялся, мучился, но когда я поняла, что нам обоим станет легче, если прекратится ложь, мы расстались. Саша мог по-прежнему жить дома, я бы даже готовила ему еду, но он ушел и не вернулся».

В пьесе «Обыкновенное чудо» Медведь признается: «Я долго бродил по свету и видел множество принцесс…» Абдулов тоже встретил «принцесс» немало, искал с ними волшебства, и с Алферовой оно возникло. Пара была — на зависть Голливуду, но с принцессами надо поаккуратнее, а наш герой, видимо, не смог соблюсти сказочный кодекс, в соответствии с которым каждый шаг совершается всерьез.

Ирина Каверзина:

«Он очень любил Ирину, и, судя по некоторым его репликам, любил ее и долго после расставания… Каждую новую подругу легко вводил в круг своих друзей, кто-то задерживался дольше, кто-то меньше. Но жить с таким мужчиной — вихрь! — трудно. Женщина должна была любить его без оглядки, безусловной любовью. Саша, наверное, и искал такую, мечтая о душевной близости, о семье, о собственном ребенке».

Мечтал — и многое умел и имел для воплощения своих грез: и дочь Алферовой, Ксению, вырастил как свою, и хозяйственен был, и опекал близких, взяв на себя заботу о матери и брате с женой. Но в смысле устройства собственной «ячейки» продолжал перебирать варианты. И, видимо, жил в предвкушении судьбоносной встречи, как в детстве ждут Нового года.

«Подпольный конформист»

А Волшебник в самом начале шварцевской пьесы слышит шаги своей жены, и сердце его счастливо трепещет, хотя живут они с любимой пятнадцать лет. Историю с превращениями он и сочинил для того, чтобы изумить благоверную рассказом о любви, какая бывает на свете. Подобно своему персонажу Янковский тоже всю жизнь удивлял одну-единственную женщину — жену Людмилу Зорину. Та,