Сердце проклятого - Ян Валетов

Лицо раба по-прежнему ничего не выражало. Маленькие черные глаза спокойно, оценивающе глядели на гостя. Лысый череп поблескивал от факельных сполохов. Теперь за Малхом стояли два левита-стражника[27], без мечей, но с дубинками из орехового дерева в руках.

Иегуда переступил порог дома и последовал за рабом, не произнеся ни слова. Левиты шли позади него, готовые в любой момент броситься на загривок гостя и повиснуть, как римские боевые псы, пригибая жертву к земле тяжестью тел. Дом первосвященника был полон ароматов благовоний, еды, горящего в лампадионах масла, но даже через них Иегуда мог уловить острый запах недоверия и настороженности, исходивший от стражников. Они боялись его, ждали от Иегуды подвоха. Значит, он не ошибся, Малх узнал его.

Ничего удивительного — в Ершалаиме было известно, что раб первосвященника оплачивает услуги множества шпионов и всегда в курсе всего, происходящего не только в городе, но и за его пределами. Не было ничего сверхъестественного в том, что Малх узнал Иегуду. Просто хотелось бы понимать, что именно раб знает о своем ночном госте, если так не доверяет ему и боится.

Каиафа ждал их в большой зале, плохо освещенной и практически лишенной обстановки, за исключением нереально громадного стола с мраморной столешнице да нескольких сидений, примостившихся возле.

Хозяин дома сидел в богато отделанном кресле, но не за столом, а несколько поодаль, как раз там, где света начинало не хватать. Первосвященник, несмотря на поздний час, был не в домашнем облачении, а в строгих одеждах — подпоясанный авнетом и с мигбаатом[28] на голове. Седалище для гостя было расположено на освещенном месте, как раз так, чтобы пламя лампы ослепляло, не давая рассмотреть выражение лица собеседника.

Иегуда не стал садиться на предназначенное для него место, остался там, где Малх жестом остановил его. За его спиной слышалось дыхание стражников, но это было не единственное дыхание, которое он слышал. Справа, в самом углу, кто-то дышал тихо-тихо, и Иегуда никогда бы не уловил столь слабый звук, если бы не едва заметный старческий хрип, прорывавшийся на выдохе. В зале, пользуясь густыми тенями, как укрытием, находился еще один наблюдатель. Этот неизвестный умел скрываться — так умеет быть незаметным паук, сидящий в засаде неподалеку от своей охотничьей сети. Но Иегуда физически ощущал его присутствие — тяжелый взгляд человека, привыкшего повелевать и распоряжаться чужими судьбами. Это не был еще один соглядатай или лучник-убийца, готовый пронзить гостя стрелой при малейшей опасности для хозяина. Это был настоящий хозяин дома, и Иегуда знал его имя — Ханнан.

— Шалом тебе, человек… — сказал Каиафа, прерывая молчание.

— И тебе шалом, первосвященник, — отозвался Иегуда.

Сидящий во тьме паук чуть изменил положение, наверное, откинулся в кресле — едва слышно зашуршали одежды.

— Садись, — Каиафа повелительно двинул рукой, указывая на свободное сидение.

— Благодарю тебя, Каиафа, я не устал.

— Присядь, человек, — голос Малха раздался откуда-то сбоку.

Иегуда не стал спорить. Он шагнул вперед, сел на предназначенное ему место и сразу же ослеп — яркий язычок пламени, плавающий в прозрачном масле, превратил полутьму во мрак, на границе которого располагался силуэт первосвященника. Стражники по-прежнему стояли за спиной, распространяя запах тревоги.

— Мне сказали, что ты пришел рассказать о том, где скрывается Иешуа га-Ноцри?

— Да.

— Ну, что ж… Мы будем благодарны тебе за это. Говори, не бойся. Тебя никто не обманет.

Рука Малха, выросшая прямиком из тьмы, положила рядом со светильником кожаный кошель, объемистый, с туго перехваченной плетенным шнурком горловиной.

— Тебе хватит на земельный надел.

— Сегодня ночью он будет…

Вот и все, подумал Иегуда. Пора исполнить обещанное. Прости меня, Иешуа. Прости. Я делаю то, что ты хотел, и никогда не прощу себя за это.

— … он будет ночевать в Гефсиманском саду.

— Гефсиманский сад большой, друг мой. У меня нет войска, чтобы окружить его.

— Это рядом с маслобойней, — сказал Иегуда, не отводя глаз от огня. — Ночи холодные, нужно разводить костер, чтобы не околеть. Ты найдешь его без труда.

— Малх найдет его без труда, — поправил Каиафа. — Он будет один или со своими шалухим?

— С ним будут ученики.

— Все, кроме тебя? — спросил первосвященник с той же нейтральной интонацией, почти ласково.

— Я тоже буду там, — отозвался Иегуда.

— Хотя ты не ученик, не шалухим… Кто ты для них? Малх сказал мне, что ты не случайный человек. Что ты носишь за га-Ноцри денежный ящик. Тебя видели с галилеянином множество раз, он доверяет тебе. Могу ли я спросить тебя: зачем ты пришел ко мне? Зачем ты назвал его убежище, ведь выгоды, которые я могу тебе дать, малы в сравнении с теми, что сулит тебе распоряжение казной вашей общины? Ты отдаешь его нам, ничего не получая взамен. Деньги не в счет, ты предаешь не за деньги…

Иегуда молчал, разглядывая пламя. Он чувствовал, как по прокушенной кисти катятся капли крови. Катятся и впитываются в полу плаща.

— Не хочешь отвечать? — тень Каиафы качнула головой. — Это твое право, человек. Может, вы не поделили женщину. Может, не поделили власть. Но ты пришел сюда не потому, что верен мне или хочешь помочь Израилю избежать опасностей. Какими бы ни были причины, приведшие тебя ко мне в дом, но ты не саддукей — ни по рождению, ни по убеждениям. Неужели га-Ноцри стал неугоден даже зелотам? Ведь ты один из них, человек?

Иегуде понадобилось все самообладание, чтобы не измениться в лице. И он не изменился.

— И на это можешь не отвечать, — милостиво разрешил первосвященник. — Что ж, значит, га-Ноцри неугоден никому. Ни нам, саддукеям, мечтающим сохранить существующее положение вещей, ни вам, зелотам, грезящим о конце римского могущества, ни фарисеям, чье учение он искажает, ни римлянам, на налоги которым он покушается. А тот, кто неугоден никому, должен умереть… И не важно, чей ты шпион, человек, — зелотов, римлян или фарисеев. Важно, что ты предал своего равви для общего блага. В Израиле станет спокойнее, когда он умрет. Поэтому, я говорю тебе — спасибо. Бери свои деньги и уходи.

Иегуда поднялся с закаменевшим лицом, взял в руку кошель, но отойти от стола не успел.

— Малх знает твое имя, человек, но я хочу, чтобы ты сам назвался. Чтобы я знал, кто оказал мне неоценимую услугу. Как твое имя?