Скажи ее имя - Франсиско Голдман

Позже в тот же самый день я дожидался Валентину в небольшом парке в Вест-Виллидж, напротив того места, куда, как я знал, она дважды в неделю с трех тридцати до пяти ходила на уроки игры на арфе. Как только она вышла в своей оранжевой куртке до середины бедра, с отороченным мехом капюшоном, в солнечных очках, черных лосинах и высоких ботинках, я окликнул ее. Переходя улицу, она не выглядела удивленной. Я извинился за то, что наговорил в баре. Я держал в своих руках ее красивые, с аккуратным маникюром пальцы, учившиеся перебирать струны, целовал их один за другим, а потом целовал и губы. Мы стали говорить друг другу разные вещи, будто долго держали их в себе и только ждали подходящего момента. Это было безумие. Мы решили, что убежим вместе в Мексику, но не прямо сейчас, а через пару месяцев, когда после смерти Ауры пройдет год, и это не будет выглядеть столь ужасно. Да, тогда это не будет выглядеть столь ужасно. Мы прощались, целуясь как сумасшедшие, издавая какие-то восклицания в перерывах между вдохами: это действительно происходит? Она направилась на запад, словно шпион после конспиративной встречи. В нескольких кварталах была остановка линии А, и я поехал назад в Бруклин, по пути представляя себе, как она лежит в своей кровати за миллион долларов, раздвинув стройные бедра, и, пока я смотрю на нее, медленно мастурбирует ухоженными, гибкими пальцами арфистки. На следующий день я написал ей письмо, в котором сообщил, что, кроме извинений, ничто из сказанного вчера не было правдой. Потом мы долго спорили, чья это была идея — убежать в Мексику и кто первый произнес «спустя год, когда это не будет выглядеть столь ужасно». Почему все это произошло?

Я думаю, что, не отдавая себе отчета, все мы пытались найти друг в друге частицу Ауры. Нам было одиноко, мы еще не оправились от шока. Каждой из этих молодых женщин было страшно при мысли о трагической и неожиданной потере любимого друга. Все мы были выбиты из колеи. Безусловно, они стремились оказаться в объятиях кого-то, кто способен их понять, кто так же напуган. Возможно, я пытался обрести утерянного себя — мужа, привыкшего получать и дарить любовь изо дня в день, — используя для этого женское тело как медиума-проводника, дабы через него обрести связь с возлюбленной. В результате, спустя пятнадцать месяцев после смерти Ауры, никто из нас даже не разговаривал друг с другом. Но Валентина наконец-то забеременела от своего Старины Секс Пистола, их брак был спасен. Второй год без Ауры обещал стать еще более одиноким, чем первый.

Шло второе лето без Ауры. Однажды вечером после моего возвращения из Мексики я зашел в супермаркет за углом. Круглолицая, очкастая кассирша-эквадорка спросила меня: о, вы так загорели, сеньор, отдыхали на море?

Нет, ответил я.

А как поживает ваша жена, сеньор?

У нее все хорошо, сказал я, ну знаете, университет, много работы, она очень занята.

Но она изучала мое лицо так, как озабоченный врач изучает лицо пациента, подозревая его в укрывательстве симптомов, а затем сказала: но я так давно ее не видела.

Ты не видела ее больше пятнадцати месяцев, подумал я. Мне показалось, или она действительно смотрит на меня так, будто уверена, что я лгу? На Смит-стрит, напротив кафе «Ле-Руа», примерно в десяти минутах ходьбы, есть другой супермаркет. И я решил, что буду ходить туда.

Мексиканские сотрудники нью-йоркских ресторанов были особенно неравнодушны к Ауре, часто они бросали все дела, чтобы просто с ней поболтать. Аура была похожа на типичную мексиканскую соседскую девчонку, ее дружелюбные карие глаза сияли, волосы были заплетены в две спадающие на плечи косички, правда, она редко делала такую прическу, но неизменно выглядела чертовски милой. Она походила на Любимицу Мексики из современного аналога мексиканского фильма о Второй мировой, навещающую солдат на чужбине. Часто, даже в самых шикарных ресторанах, не только помощники официантов, но и люди с кухни толпились у нашего столика в своих заляпанных белых одеждах, чтобы с ней поговорить. Она спрашивала их, где именно они жили в Мексике, а они рассказывали свои истории и задавали вопросы. В этих беседах было что-то настолько неподдельное, что я ни разу не видел, чтобы администратор ресторана рассердился на своих подопечных или заставил их вернуться к работе. Иногда они просили дать ее телефон, но она им, конечно же, отказывала. Однажды, еще в самом начале, под влиянием идиотского энтузиазма, я дал одному такому парню наш домашний номер, и он названивал раз в два-три дня в течение нескольких недель. Практически всегда трубку брал я. У него был деревенский выговор, каждый раз он просил позвать землячку, а я отвечал, что ее нет дома, и в конце концов сказал, что она вернулась в Мексику.

Кафе «Ле-Руа», где мы регулярно ели бранч, было единственным заведением на Смит-стрит, где мексиканцы работали не только помощниками или чернорабочими, но и официантами. Среди них была чрезвычайно красивая девушка, похожая на юную Нефертити: глаза как огромные вытянутые драгоценные камни, атласная впадинка между тонкими ключицами, от которой было трудно отвести взгляд; как и большинство ее коллег, она была из Пуэблы и училась в одном из городских общественных колледжей. Когда официантка по имени Ана Ева доверительно сообщила Ауре, что с большой вероятностью провалит экзамен по литературе и ее непременно отчислят, Аура двое выходных подряд встречалась и занималась с ней где-то по соседству. Ана Ева должна была подготовить курсовую работу о поэтическом направлении XX века по своему выбору, и Аура решила, что ей нужно написать о мексиканских поэтах, известных как Los Contemporáneos[33], и помогала ей собирать материал, исправляла ошибки в черновике, и в конце концов Ана Ева получила «А» с минусом. Я не был в «Ле-Руа» со дня смерти Ауры. Я не знал, работает ли она там до сих пор.

Однажды вечером я читал в Нью-Йоркской публичной библиотеке эссе Фрейда «Траур и меланхолия»: «Функция траура — отвлечь воспоминания и помыслы выжившего от усопшего». Предполагалось, что необходимо принять и пережить случившееся. Фрейд считал, что этот процесс занимает от года до двух лет. Но я не хотел ни от чего отвлекаться или что-то принимать, не считал нужным, зачем мне хотеть «излечиться»? Я почувствовал, как кто-то легко прикоснулся к моему плечу, повернул голову и увидел ее, официантку из кафе «Ле-Руа», она сказала: привет, Франсиско… В тот момент я не мог даже вспомнить ее имени, и растерянная улыбка, по-видимому, выдала меня; она произнесла: я Ана Ева, официантка из «Ле-Руа»… Египетские глаза, точеные скулы, идеально очерченные губы, темно-красная помада. Я ни разу не видел ее в чем-то кроме скромной униформы официантки, состоявшей из блузки с белым воротничком и черных брюк. Теперь же она была одета в широкий серый свитер, синюю хлопковую юбку ниже колен и высокие красные кеды «Конверс» с выглядывающими из них черными носками; ее голени были длинными, стройными, худыми и загорелыми. Студентка колледжа. Макушка ее черноволосой головы доставала мне до подбородка, она была на пару дюймов ниже Ауры. Я искал тему для беседы.

Ты все еще учишься?

Я давно хотела поговорить с вами, Франсиско, о том, как мне жаль, что так случилось с Аурой. Но я не знала, как с вами связаться.