За секунду до взрыва - Екатерина Польгуева

Я подумала, что они уже не первый раз ведут такой спор. Вот только про разговор с Силиком Александр раньше не вспоминал.

Генерал пожал плечами:

– Какие там особые привилегии! Их точно так же вылечили – и почти всех уже обменяли на наших пленных.

– Значит, не из гуманизма лечите-то? Как валюту используете. Да-да, знаю, что и наши также, и что тем, кого вылечили, все равно, из гуманизма или по каким другим причинам, главное – живы. Только как же все это достало: «ваши», «наши»…

– О том и речь, Санька! – только так, Санькой, на русский лад, он всегда называл и Деда. – Потому тебе и надо возвращаться в Город. Элементарная логика подсказывает: заканчивай школу, учись дальше, теперь никакая призывная комиссия тебя не тронет. Держись директора Силика, тот плохого не посоветует. Да и мать тебя ждет не дождется, трудно ей в одиночку.

А меня – меня она ждет? И что с мамой, жива ли, на свободе ли, не сошла ли с ума от тревоги за нас, сгинувших неизвестно где? А бабушка? Она ведь перед Новым годом сильно болела, только мне тогда было совсем не до нее. На сей раз я, кажется, ничего не сказала вслух. Но все страхи этих дней (я постоянно думала о маме, но все молчали – и спросить было до обморока жутко), наверное, отразились на лице.

– Не переживай. С мамой все в порядке. И про нас она знает, что живы, что в безопасности. Только звонить отсюда в Город нельзя.

И мне стало так легко и свободно, что я снова чуть не разревелась. Теперь уже от радости.

– Постой, а ты-то давно знаешь, что я здесь?

– Да уж недели две, наверное. Сначала не верил даже. А потом чуть не лопнул от счастья!

– А чего ж не зашел ни разу? – мне вдруг стало обидно – и сразу тревожно. Все же Александр, пусть и привилегированный, но все же пленный. Человек, значит, подневольный.

– Да не пускали меня. Говорили, слабая ты очень, больная, боялись, от потрясения хуже станет. А сейчас, смотрю, вполне себе оклемалась. По крайней мере, губы дуешь, как здоровая.

– А еще Марта наверняка хочет узнать, укокошила ли она Иосифа Черного. – В кабинете материализовался Дед. Он возник ниоткуда, так же необъяснимо, как давеча исчез. – Жив этот подонок, как и подсказывала мне элементарная логика. Говорил же я тебе, что с такими ничего не делается. Так что орден за полное и окончательное уничтожение врага тебе не полагается.

– Санька, чего язык распускаешь! Да и вообще, кто тебя звал сюда? Видишь, я с людьми разговариваю, не встревай, геть отсюда, – Третьяков сморщил нос и махнул рукой по направлению к двери, в которую, между прочим, Дед не входил и не выходил. Наверное, где-то была другая.

– Это что еще за «геть» такое? И что значит «с людьми разговариваю»? Я не человек, что ли?

– Ты рядовой! И не выполняешь приказ генерала и главнокомандующего! Я сказал – выметайся, стало быть, выметайся.

Я не могла понять, всерьез или в шутку пререкаются старший и младший Третьяковы. Но сам Дед не желал разбираться в этом:

– И не подумаю выметаться!

Он по-хозяйски развалился в кожаном генеральском кресле. Сам Третьяков сидел на шатком стуле, напротив меня – через узкий и длинный стол – и рядом с Александром.

– Путь он остается! – мне вдруг отчаянно захотелось, чтобы Дед никуда не уходил. Я чувствовала, что решается нечто важное в нашей судьбе. И пусть Дед, мой самый лучший в мире друг, будет рядом.

– Ладно, если Марта не против. А насчет дисциплины и приказов мы с тобой еще побеседуем.

И опять неясно: в шутку он или всерьез – про приказы.

– В общем так, Александр. Завтра очередной обмен пленными при посредничестве Красного Креста. Ты уже достаточно оклемался. С Мартой встретился. Так что пора и домой. Как я говорил, учись, работай, будь самим собой. В четверг будешь в Городе.

– Не «будешь», а «будем». Ведь и я тоже – домой.

Мне радостно, потому что домой, к маме, очень хотелось. Да еще с Александром. И горько – потому что понятно, что Дед в Город не вернется. По крайней мере, пока не кончится война. А когда она еще кончится! Значит, расставание. Нет, не может быть, чтобы совсем навсегда, чтобы нас поубивало, если уж из такой передряги вылезли. Но надолго – это уж точно.

Надолго – это может быть навсегда. Как говорил папа, время меняет людей, после долгой разлуки можно встретиться уже с совсем другим человеком. А папа не знал, что война меняет людей еще сильнее. К тому же года через два-три (не может быть, чтобы война столько тянулась, но все же) мы уже совсем вырастем. И что если наша «Кровавая Мэри» в таверне и наши первые поцелуи покажутся детскими и смешными, не стоящими даже воспоминаний?

От этих мыслей меня отвлек взгляд – точнее взгляды: брата и генерала. Странные такие взгляды, будто они что-то хотят сказать, только не решаются. Первым решился Третьяков:

– Марта, послушай меня. Я понимаю, ты хочешь домой. Но пойми и ты. Да, Иосиф Черный остался жив, а господину Силику удалось даже добиться отстранения замдиректора Бака и сохранить руководство школой за собой. Чего это стоило – отдельный разговор, да и не для посторонних ушей. Но возвращаться в Город тебе опасно, потому что кто такие Александр Извид и его мать, теперь известно всем. И тебе опасно, и многим близким тебе людям будет ох как непросто, если ты вернешься.

– И что же? – в глазах темно, в ушах колокольное гудение, будто бы со всего размаху врезалась в стенку. – Здесь я не останусь, ясно вам, не останусь, никогда! Я не знаю, какая моя война и моя сторона, но эта сторона – не моя! Пусть даже Дед на этой… Но Дед – русский, и он Третьяков, и Город – не его родина. А я Даба, Город – мой дом и единственное, что у меня осталось. Мама, Александр, школа, Томас и Милка – все они в Городе! А я – там, откуда по ним стреляют?

Я бегала по кабинету и кричала, выплевывала – и снова глотала собственные слова, они царапали мне горло, как корки засохшего хлеба. А потом почувствовала на своих плечах руки, тяжелые и ласковые одновременно. Так когда-то, совсем в другой жизни, обнимал меня отец. Я ткнулась в чуть пахнущий табаком генеральский мундир – и умолкла. Все слова разом кончились.

– Нет, здесь ты не останешься. – Третьяков заговорил тихо, но как-то очень отчетливо. – Мы хотим отправить тебя в Москву. Недавно заключено соглашение, согласно которому все жители Республики, кому нет еще шестнадцати лет, могут без сопровождения взрослых выехать с ее территории в качестве беженцев. Но только если имеется подтверждение, что в стране, куда они выезжают, их согласны принять. Родственники, знакомые, благотворительные организации.

– Помнишь папиных друзей из Москвы, дядю Василия и тетю Светлану? Мы к ним два раза в гости приезжали, и они к нам тоже несколько раз. Ну, еще на пасхальные каникулы в позапрошлом году – ты тогда с их сыном Сережей в зоопарке потерялась. Помнишь? Мы с ними связались, они сказали, что с радостью примут. И официальная бумага от них в гуманитарном центре беженцев имеется. Мы думали, так лучше – для всех.