Нет худа без добра - Мэтью Квик

– Отец Макнами сказал, что Бог позаботится об этом.

– Ты, блин, всерьез веришь в Бога? – спросил Макс.

– Да, – ответил я. – А ты всерьез веришь в пришельцев?

– Да, блин.

– Что вы будете делать после поездки к Кошачьему парламенту?

– Не имею, блин, понятия, – сказал Макс. – Мы взяли с собой всю нашу одежду, долбаные ключи оставили в квартире. Не заплатили за последний месяц. Мы, блин, настоящие бездомные.

– Тебя это беспокоит?

– Ну да, блин, – кивнул Макс, приподняв брови.

– Я тоже беспокоюсь.

– А ты-то, блин, о чем?

– О том, что мне делать без мамы. Я даже не знаю, что у меня там со счетами – за электричество, воду, телефон и все прочее. Раньше этим всегда занималась мама.

– Ты ни разу не платил этим козлам?

– Нет.

– Значит, кто-то платит за тебя. Иначе эти козлы давно бы все отключили. Бесплатно ничего, блин, не бывает.

– Кто может за меня платить?

– А я, блин, откуда знаю?

Мне этот вопрос уже приходил в голову, и всякий раз она начинала при этом болеть.

Как только я узнаю, кто платит по моим счетам, я буду должен деньги конкретному человеку. А у меня их не было, и потому, откровенно говоря, я не слишком стремился разгадать эту загадку.

Я повернулся и стал рассматривать город Монреаль.

– Очень примечательно, что мы здесь вместе, согласись, – заметил я. – Даже, я бы сказал, невероятно.

Макс кивнул.

– Никогда не думал, что побываю в Канаде.

– Я, блин, тоже.

Мы стояли на бетонной площадке спиной к бассейну около ограждения высотой футов пять и глядели на город.

– Наверное, обычные нормальные люди не увидели бы в этом ничего особенного.

Макс опять кивнул и сказал:

– Как ты думаешь, какого хрена мы получились такими ненормальными, отличающимися от всех других? Ты, блин, когда-нибудь думал об этой хренотени? Зачем такие люди, как ты, я, Элизабет, вообще, на хрен, существуют?

Я задумался и, обыскав весь свой мозг в поисках ответа на его первый вопрос и не найдя его, ответил на второй:

– Все время думаю.

Спустя минуту ко мне пришла еще мысль, и я сказал:

– Может быть, миру нужны такие люди, как мы?

– На кой хрен? Мы же, блин, ничего не делаем! Я только рву билеты в этих долбаных кинотеатрах. Это любой может.

– Ну, если бы не было странных, необычных людей, которые делают странные вещи или не делают ничего, то не могло бы быть и нормальных людей, которые делают нормальные полезные вещи, согласен?

– Алё, какого хрена? – отозвался Макс, глядя на меня прищурившись.

– Слово «нормальный» потеряло бы смысл, если бы не было слова с противоположным значением. А если бы не было нормальных людей, мир, наверное, развалился бы на части, потому что это нормальные люди заботятся обо всех нормальных вещах вроде подвозки продуктов в магазины, доставки почты, установки светофоров на улицах, обеспечения нормальной работы туалетов, выращивания пищевых культур, управления самолетами, контроля за состоянием президентских костюмов…

– Вы не поможете? – раздался голос. – Слишком холодно вылезать из бассейна.

Мы обернулись и увидели большой пляжный мяч у наших ног.

Целое семейство выплыло из-за стеклянной перегородки на открытый участок бассейна.

– Алё, какого хрена? – чуть слышно пробормотал Макс, пихнув яркий мяч мужчине.

Тот поймал мяч двумя руками и, глядя на нас, сказал:

– Спасибо!

Он выглядел как Ваша более молодая копия, Ричард Гир. Красивый, уверенный в себе, мускулистый. Хотя его волосы были мокрыми и взлохмаченными, на прическу и ухаживание за ней явно уходило немало денег и усилий. Он напомнил мне также мужчин, которые рекламируют нижнее белье на проспектах, вываливающихся из воскресной газеты. На его жене было зеленое бикини, и хотя она не дотягивала до Синди Кроуфорд, ее вполне можно было сравнить с Кэри Лоуэлл, которая тоже очень симпатична, как Вам хорошо известно. С ними были мальчик и девочка лет пяти-семи, оба белокурые, с жемчужно-белыми зубами; такие малыши все время улыбаются тебе с экрана телевизора, пока ты ешь утреннюю овсянку. Все они смеялись, перебрасывались мячом и старались поймать языком падающие снежинки. Только тут я обратил внимание на то, что и в самом деле пошел снег.

От их обнаженных тел поднимался пар, и казалось, что это их души взмывают над их головами и переплетаются в шутливом слаженном танце, от которого у меня защемило сердце.

– Алё, какого хрена? – прошептал Макс и сдвинул пальцем свои огромные очки на отведенное им на переносице место.

Я думаю, он имел в виду примерно то же, что очень часто приходило в голову и мне: что с нами не так? почему мы такие странные? почему вот эта семья в бассейне выглядит так нормально и правильно и что неправильного – или кажущегося неправильным – в нас?

Я вспомнил маму – хотя мы никогда не купались с ней под снегом в бассейне на крыше иностранного небоскреба – и прочитал коротенькую молитву, в которой просил Бога пустить маму в мой сон еще хотя бы раз.

Мужчина, похожий на Вашу более молодую копию, все время оглядывался на нас, и до меня дошло, что им, вероятно, неловко под нашими пристальными взглядами.

Если на тебя глазеют два неуклюжих уродливых странных человека в старомодных ботинках и костюмах, это можно неправильно понять, согласны?

– Пошли, – сказал я.

Макс кивнул и пошел за мной.

Ему не надо было объяснять.

Макс чувствовал то же, что и я, – наверное, потому, что жил так же, хотя в конкретных деталях наши жизни были совершенно разными.

Но в каком-то общем смысле мы сами и наши жизни были одинаковыми.

Мы разошлись по своим номерам, приняли душ и переоделись.

Отец Макнами отвез нас в маленький фешенебельный ресторан в центре старого Монреаля. Он спросил, может ли он сделать заказ от нашего имени, и, когда мы согласились, удивил меня, заговорив с официантом по-французски.

– Алё, какого хрена? Французский? – ошеломленно воззрился на него Макс, как будто отец Макнами показал какой-то фокус.

– Надеюсь, вы будете снисходительны ко мне, – сказал отец Макнами. – Это в некотором смысле наш последний ужин.

– В каком смысле? – спросил я.

– Все изменится, когда ты встретишь завтра своего отца, – ответил отец Макнами, и вид у него при этом был поистине несчастный. – Все будет не так, как прежде.

Я кивнул, пытаясь хоть этим успокоить себя.