Луна предателя - Линн Флевеллинг

— Амали рассказала мне, что ты принес удачу отряду.

— Что? Ах, это… — Алек коснулся укушенного дракончиком уха. — Да, господин. Я никак такого не ожидал.

Райш, удивленно подняв брови, взглянул на Серегила.

— Я думал, что ты давно рассказал ему о подобных вещах. Алек был рядом с другом, а потому почувствовал, как напрягся Серегил; никто больше, по-видимому, этого не заметил.

— Это моя оплошность, конечно, но мне всегда было очень больно… вспоминать.

Райш поднял руку, словно благословляя Серегила.

— Да принесет тебе то время, что ты проведешь здесь, исцеление.

— Благодарю тебя, кирнарн.

— Садись здесь, рядом со мной, как самая почетная гостья, Бека-а-Кари,

— пригласила девушку Мидри, похлопав по свободному месту на ложе рядом с собой. — Твоя семья приняла моего… приняла Серегила как родного. Любому представителю клана Кавишей всегда будут рады в Боктерсе.

— Надеюсь, мы когда-нибудь сможем проявить такое же гостеприимство по отношению к тебе и твоим родичам, — ответила Бека. — Серегил — наш самый близкий друг, он много раз спасал жизнь моего отца.

— Обычно я и втягивал его в те неприятности, из которых потом выручал,

— вставил Серегил, заставив рассмеяться тех гостей, которые слышали разговор.

Слуги разносили угощение и вина, а Адриэль тем временем представляла ауренфэйе и скаланцев друг другу. Алек быстро запутался в сложных именах, но с интересом прислушивался к тому, что говорилось о членах клана Боктерса. Многих Адриэль назвала кузенами и кузинами; впрочем, такое наименование часто говорило скорее о привязанности, чем о родственных узах. Одной из кузин оказалась мать Киты, темноглазая женщина, напомнившая Алеку Кари.

Она строго погрозила пальцем Серегилу.

— Ты разбил наши сердца, хаба, — не потому, что мы тебя винили, а потому, что очень любили. — Строгий взгляд сменился растроганной улыбкой, и женщина обняла Серегила. — До чего же приятно снова видеть тебя в этом доме! Приходи на кухню, и я, как раньше, испеку тебе имбирные пряники.

— Теперь ты не отвертишься от этого обещания, тетушка Малли, — хрипло пробормотал Серегил, целуя ее руки.

Алек понимал, что наблюдает отголоски прошлого, в котором не участвовал. Знакомая боль уже начинала сжимать его сердце, но в этот момент длинные пальцы Серегила стиснули его руку. На этот раз друг понял чувства юноши и безмолвно извинился перед ним.

Ауренфэйе пировали, не обращая внимания на тонкости этикета: были поданы блюда, которые приходилось есть руками — сдобренное пряностями мясо и сыр, завернутые в лепешки, оливки, фрукты, душистая зелень и съедобные цветы.

— Тураб, гордость Боктерсы, — сообщил Алеку слуга, наполняя его кубок пенящимся красноватым элем. Серегил чокнулся с юношей и шепнул:

— За тебя, мой тали!

Поймав взгляд друга, Алек прочел в его глазах странную смесь радости и печали.

— Мне хотелось бы услышать твой рассказ о военных действиях, капитан, — обратился к Беке супруг Адриэль, Саабан-иИраис, когда слуги начали разносить блюда с жарким. — И от тебя тоже, Клиа-а-Идрилейн, — если, конечно, вам не слишком неприятно говорить об этом. Многие из присутствующих здесь боктерсийцев присоединятся к вашим войскам, если позволит лиасидра. — Судя по тому, как встревоженно нахмурилась Адриэль, Алек предположил, что Саабан может оказаться одним из таких добровольцев.

— Чем больше я смотрю на ауренфэйе, — ответила Бека, — тем больше удивляюсь их готовности рисковать жизнью в войне за рубежами страны.

— Не все на это пойдут, — согласился Саабан. — Но есть и такие, кто предпочтет сражаться с пленимарцами сейчас, а не отбиваться от них и зенгати на собственной земле.

— Нам нужна вся помощь, которую только мы сможем получить, — сказала Клиа. — Сейчас же давайте не будем допускать сюда тьму и поговорим о более приятных вещах.

Время шло, тураб лился рекой, и разговор постепенно переключился на воспоминания о детских проделках Серегила. Во многих историях фигурировал Кита-и-Бранин, и Алек с удивлением узнал, что на самом деле Кита на несколько лет старше друга. Серегил перебрался на ложе Киты, чтобы послушать какой-то рассказ, и Алек разглядывал их и других ауренфэйе, снова пытаясь понять, что будет значить для него долгая жизнь, которая его ожидает. Адриэль и ее муж, как было ему известно, вступили в двенадцатый десяток — для ауренфэйе этот возраст означал расцвет. Самому старшему из гостей, гедрийцу по имени Корим, давно исполнилось двести, но он, по крайней мере на первый взгляд, выглядел не старше Микама Кавиша.

«Все дело в глазах», — подумал Алек. Во взглядах старших ауренфэйе читался покой, словно опыт и мудрость, обретенные за долгую жизнь, оставили свой след — тот самый, что пока еще не был заметен в Ките. Впрочем, Серегил… Его глаза казались старше юного лица, как будто ему пришлось увидеть слишком многое и слишком рано.

«Так оно и было — даже за то время, что я с ним знаком», — размышлял Алек. Когда они встретились, его друг уже прожил годы, отведенные обычному человеку, и на его глазах целое поколение постарело и стало умирать. Серегил уже составил себе репутацию в Скале, когда долгое детство его ровесников на родине еще продолжалось. Глядя на него сейчас, окруженного людьми его народа, Алек впервые по-настоящему понял, как молод его друг. Что же видят в Серегиле ауренфэйе? «Или во мне?»

Серегил рассмеялся, откинув голову, и на мгновение стал выглядеть не менее невинным, чем Кита. На это было приятно смотреть, но Алек не смог прогнать мрачную мысль: таким его друг был бы, если бы никогда не попал в Скалу…

— Ты серьезен, как сова Ауры, и столь же молчалив, — обратилась к Алеку Мидри, садясь рядом с юношей и беря его за руку.

— Я все еще пытаюсь поверить, что я и в самом деле здесь, — ответил он.

— Я тоже, — призналась Мидри, и неожиданная теплая улыбка смягчила ее строгие черты.

— Может ли приговор об изгнании быть когда-нибудь отменен? — тихо спросил Алек. Мидри вздохнула.

— Иногда это случается — особенно когда осужденный так молод. Однако для начала рассмотрения нужно прошение от кирнари клана Хаман, а на это мало надежды. Хаманцы — благородный народ, но горды до того, что становятся мизантропами. Старый Назиен — не исключение. Он все еще оплакивает своего внука, и возвращение Серегила — для него оскорбление.

— Клянусь Светом, что за серьезная пара! — крикнул им Серегил, и Алек заметил, что друг его пьян, что случалось с ним чрезвычайно редко.

— Разве? — вызывающе откликнулась Мидри. — Скажи мне, Алек, Серегил еще не разучился петь?

— Он поет не хуже любого барда, — ответил Алек, лукаво подмигивая Серегилу.

— Спой нам, тали, — обратилась к брату Адриэль, услышавшая разговор. По ее знаку слуга принес и вручил Серегилу что-то большое и плоское, завернутое в узорчатый шелк.