Троянская тайна - Андрей Воронин

Между тем Елизавета Павловна Митрофанова (фамилию Глеб, привстав, прочел в протоколе) временно прекратила истерику и довольно толково принялась излагать события, которые привели ее сюда, в этот кабинет, и приземлили на этом жестком казенном стуле под изображением сердитого красноармейца, вымогающего у посетителей деньги на нужды родной московской ментовки. Глеб внимательно слушал и пытался анализировать услышанное. Особый упор он сделал на описание внешности грабителя, данное Митрофановой. Оно, это описание, было чересчур подробным и в то же время как бы ничего и не описывало. Одежда, которую Елизавета Павловка запомнила вплоть до цвета шнурков на легких кожаных туфлях, ничего не значила, потому что ее ничего не стоило сменить, а лицо... Густые длинные волосы, густая черная борода, темные очки... Человек-невидимка на прогулке! Тем более что сама Митрофанова была почти уверена, что волосы представляли собой обычный парик, а борода скорее всего тоже была накладная.

Так что из запомнившихся продавщице примет чего-то стоила только вдавленная переносица, пересеченная тонким, запудренным шрамом. Да и то... Именно то, с какой фотографической точностью смертельно напуганная девушка сумела запомнить эту переносицу, шрам и даже свалявшуюся пудру, наводило на подозрение, что она все это выдумала.

– Простите, – вмешался в ход допроса Глеб, – а как это вы все разглядели? Как смогли запомнить?

Он ожидал, что девушка смешается, но не тут-то было. Характер у нее, похоже, был бойкий – из тех, что раньше называли комсомольским, – и над ответом она раздумывала не больше одной тысячной доли секунды, то бишь вообще не раздумывала.

– Такое разве забудешь? – сказала она с вызовом. – Вот в вас хотя бы разочек из ружья целились?

– Было как-то, – сдержав улыбку, ответил Глеб. – Раз или два, точно не помню.

– Ну, так чего вы тогда спрашиваете? Сами должны понимать!

"А ведь она права", – подумал Сиверов, припомнив те "раз или два", про которые только что говорил. Перед его внутренним взором вдруг поплыли лица – он и не подозревал, что помнит их все до мельчайших подробностей. Имена и обстоятельства, при которых эти люди пытались его убить, по большей части стерлись из памяти, а лица, запечатленные, как на фотопленке, в самый последний миг перед выстрелом, смотрели на него, как живые, различимые вплоть до выбившегося из брови волоска.

Он не стал говорить этого Елизавете Павловне, так же как и того, что ружье – вернее, обрез, – из которого в нее целились, наверняка было разряжено. Судя по описанию, это был обрез охотничьей двустволки с горизонтальным расположением стволов, в которой по определению не могло быть больше двух патронов. Оба патрона были истрачены на охранников... Впрочем, какое это имело значение? Когда не знаешь, есть в стволе патрон или нет, умнее всего предположить, что он там есть, – целее будешь.

Пока Федор Филиппович заканчивал допрос, уточняя у немного успокоившейся Елизаветы Павловны последние незначительные детали, Глеб взял со стола написанный кем-то из здешних оперативников протокол и бегло его просмотрел. Протокол был написан корявым детским почерком, дубовым казенным языком и, как и предполагал строгий подполковник, изобиловал грамматическими ошибками. Но суть показаний продавщицы в нем была передана довольно точно, и это избавляло их с Потапчуком – вернее, Глеба, потому что Федор Филиппович этим наверняка заниматься не станет, – от необходимости писать все заново.

– Годится? – спросил генерал, заметив, чем он занят.

Глеб кивнул и положил протокол на край стола.

– В принципе, да. Фактическая сторона изложена верно. Если не обращать внимания на стиль и на попытки пришить дело... В общем, для начала сойдет.

– Хорошо, – сказал Федор Филиппович. – Вы свободны, Елизавета Павловна. Помните, что я вам говорил, и не пренебрегайте моими советами. Вы – единственный свидетель двойного убийства, и для вашей же безопасности вас лучше на некоторое время отправить в следственный изолятор. Но там, конечно, далеко не курорт, и невиновному человеку там делать нечего. Поэтому, если есть возможность, вам лучше на время покинуть город. Но так, чтобы я знал, где вы находитесь, ладно? И если что, сразу звоните мне по одному из этих номеров. – Он протянул Митрофановой визитку. – Договорились?

Глеб подумал, что Митрофанова, конечно же, никуда не уедет. Для человека работающего на хозяина, дорожащего своей работой и живущего от зарплаты до зарплаты предложение покинуть город на неопределенный срок должно было звучать как жестокая насмешка. А с другой стороны, если бы грабитель хотел ее убить, он сделал бы это прямо там, в магазине. Времени у него было навалом, а что патроны в ружье кончились, так девчонку ничего не стоило придушить голыми руками. Прикинувшийся грабителем киллер явно не хотел лишних жертв, и это, между прочим, служило для Глеба лишним подтверждением того, что в обувном магазине побывал именно киллер, причем профессиональный. Глеб сам был далеко не худшим представителем этой древней профессии и тоже не имел глупой привычки тратить боеприпасы на зевак.

Убийца рассчитал верно: парик, накладная борода и очки – это такие приметы, которые первыми бросаются в глаза, а в стрессовой ситуации человек, пожалуй, только их и запомнит. Нацепи все это хоть на гладкую шляпную болванку, все равно получится запоминающееся лицо, которое возьмется описать любой дурак. Вот только переносица его подвела, и не столько сама переносица, сколько стоявшая в городе несусветная жарища. Убийца взмок в своем маскарадном наряде, и пот частично смыл с переносицы грим. После этого киллеру было достаточно просто пару раз поправить свои темные очки, чтобы шрам стал заметен. И еще ему не повезло, что за прилавком оказалась Митрофанова – девчонка, как выяснилось, неглупая, памятливая, а главное, по ее же собственным словам, пережившая в различных торговых точках Москвы уже три ограбления и потому испугавшаяся далеко не так сильно, как могла бы испугаться другая на ее месте. Она заметила шрам, когда убийца приблизился, чтобы забрать у нее сумку с деньгами и кассетой, запомнила и сумела довольно толково его описать.

"Значит, мы ищем человека со шрамом, – подумал Глеб. – Человек со шрамом... Знакомое что-то, с самого детства знакомое... Что-нибудь из Дюма? Ну да, черт подери! Человек со шрамом – это же граф Рошфор из "Трех мушкетеров"! Или шрам был не у него?"

– Пойдем, Глеб Петрович, – сказал генерал Потапчук, тяжело поднимаясь со стула, и Глебу так и не удалось вспомнить, был ли на щеке у графа Рошфора шрам, или этим шрамом щеголял какой-то другой персонаж бессмертного произведения месье Дюма.

* * *

Перед тем как нажать на кнопку дверного звонка, Ирина не удержалась и провела ладонью по гладкой обивке двери. Она не ошиблась: дверь была обита натуральной кожей, и притом отменного качества. Неважно, сколько это стоило; неважно, насколько это было красиво и солидно; все равно обитая натуральной телячьей кожей дверь выглядела проявлением какого-то психического отклонения, прямо как абажур из человеческой кожи на столе у какого-нибудь нацистского босса. Ирина удивилась избирательности собственного восприятия, которому было наплевать на то, что полмира ходит в одежде из натуральной кожи и меха, но которое возмутилось зрелищем обитой натуральной кожей двери квартиры.