Повесть о моей жизни - Федор Кудрявцев

Прошли несколько улиц, вспоминая поговорку «Язык до Киева доведет». Вот и довел. А где преклонить голову в этой «матери городов русских»? Остановились возле одной парадной. На пороге не старый еще швейцар. Напротив поврежденный снарядом дом. Швейцар стал рассказывать о недавних событиях в городе, а мы ему о своей заботе о ночлеге и попросили его помочь нам. Швейцар подумал вслух:

— Не было бы облавы, ребята, военное положение? — Потом открыл дверь в свою конуру под лестницей: — Заходите! — Принес нам кипятку, дал по куску белого хлеба: — Подкрепляйтесь и укладывайтесь.

Мы согрелись кипятком, а еще больше дружеским участием первого же встретившегося на родной земле человека.

Облавы ночью не было. Утром швейцар выпустил нас, пожелав счастливого пути.

Как выехать из Киева, мы не знали. На вокзал идти опасно. Всюду настороженные германцы и австрийцы. На улицах патрули. На перекрестках готовые к действию пулеметы. Нет-нет да прогромыхает броневик. Спрашивая надежных с виду людей, мы добрались до базара, где торговали на русские, германские и австрийские деньги. Было много разной готовой снеди.

Купив у женщины на оставшиеся от Австрии кроны какой-то еды, мы разговорились с ней о событиях в городе. Она, ахая, начала рассказывать, что тут происходило при большевиках:

— Каждый день были бои, каждый день! Очень страшно было! Большевики воевали с кадетами. Ой, сколько было крови! — ужасалась она. — А как пришли германы, так сразу все прекратилось и стало тихо, а большевики тикали.

Эта торговка, видимо, была довольна таким развитием событий. Ее соседка хмурилась и говорила:

— Погоди, еще покажут тебе твои германы.

Так, прислушиваясь к разноречивой оценке событий, мы узнали, что на какой-то улице есть учреждение, занимающееся выдворением солдат из неукраинских губерний в Россию. Это нам и было надо!

Узнав адрес учреждения, мы решили ехать туда на трамвае. На остановке Фролов и Литвинов успели вскочить в переполненный вагон, меня же кто-то оттолкнул, трамвай тронулся, и я навеки расстался без прощания с моими друзьями.

На следующей остановке и на той, что близ учреждения, их не было.

Учреждение — мрачноватый дом — находилось на небольшой малолюдной площади. У подъезда стоял солдат в русской форме с желто-голубым щитком вместо кокарды, «жовто-блакитный», как их называли. Это был солдат контрреволюционной Центральной рады (правительства). Я подошел к нему и спросил, не приходили ли сюда два парня в черных шляпах? Солдат опасливо оглянулся и торопливо заговорил:

— Никто не приходил. Уходи поскорей отсюда, а то заберут, пропадешь.

— А что здесь такое? — опешил я.

— Уходи! — вскинул солдат винтовку. — Не приказано разговаривать!

Я поспешил поскорей убраться. Я понял, что это, вероятно, была охранка, и солдат просто предостерег меня от беды. Еще друг?

Я снова, теперь уже один, пошел на базар поискать друзей. Напрасно. Но моя догадка об охранке подтвердилась. Там же кто-то назвал мне адрес «русского министерства», куда, мол, русским можно обращаться по разным вопросам. Я пошел туда.

С опаской вошел в канцелярию. Встретили вежливо. Выслушали и сказали, чтобы я шел на сборный пункт, Пироговская ул., 9, бывшая гимназия. Отсюда-де, как только набирается достаточно на эшелон людей, так их отправляют к большевикам. Так оно и оказалось. Прихожу на Пироговскую. Парадная открыта. В вестибюле толпятся люди в военном без погон и кокард и в штатском. Одни мужчины. Объясняют, что ждут отправки в Россию. В первом этаже ночью теплее, но все места заняты. Есть титан с кипятком. Вход и выход отсюда свободный. Никакого начальства. Поднимаюсь во второй этаж. В коридоре гуляет сквозняк. В конце коридора стена разворочена снарядом. В пролом видна улица. Кудрявится молодой листвой какой-то садик. В помещениях двухэтажные нары. Много свободных мест. Устраиваюсь рядом с кем-то лет тридцати, в штатском. Он здесь третий день. Просит меня присмотреть за вещами. Сам уходит. Через час возвращается. Угощает меня едой. Я отказываюсь, только что поел.

Темнеет. Свету нет. Все устраиваются спать. Утром выясняется, что кипятку нет. Жаловаться некому. Срабатывает самодеятельность. Достали дров. Согрели титан. Пьем горячий кипяток с белым хлебом. Блаженство! Так живем в ожидании отправки трое суток. Поодиночке, по двое подходят новые люди, которым тоже в Россию. Здесь это родное слово мне странно слышать, будто Украина это не часть России.

В вестибюле топчутся два-три монаха. Торгуют святыми сувенирами из Киево-Печерской лавры. Выбор большой. Все поделки иноков. Покупаю на память красный кипарисовый крестик с дырочкой посредине. Посмотришь в дырочку на свет и увидишь лавру. Я дивился такому сильному увеличению стеклышком в крестике такой маленькой картинки.

На четвертый день утром желающих выйти на улицу останавливает часовой — молодой русский солдат в русской военной форме с погонами и с желто-голубым щитком на фуражке. Парадная заперта. У солдата винтовка.

Народ возбужден. Одни требуют у солдата выпустить их на улицу, другие стыдят его за погоны и значок на фуражке, третьи ругают, называют германским прихвостнем. Солдат бледнеет, краснеет, на глазах у него слезы. Он оправдывается. Говорит по-русски, чуть гэкая:

— Да разве я виноват? Мой отец и дядя ушли из Киева с большевиками, а я проспал, когда уходили. Проснулся, а в Киеве уже германец. Вот Рада и забрала меня в свою армию.

Когда пришла часовому смена, разводящий простодушно сказал:

— Теперь на Украине новая власть. Раду германцы отменили, назначили гетмана Скоропадского, и теперь вы наши пленные. Выходить запрещено.

— Вот те на! А чего мы будем есть?

На другой день в вестибюль впустили торговцев с корзинами хлеба, булок, другого съестного.

— Хорошо, что хоть у гетмана фамилия многообещающая, Скоропадский, значит, скоро падет. Но что будет с нами?

Через три или четыре дня мы получили ответ на этот вопрос.

Утром ко мне подошел молодой еврей, с виду студент, с каким-то списком.

— Ваша фамилия? — спросил он и записал меня в какой-то список. Потом объяснил: завтра нас отправляют в Россию. По сорок человек на теплушку (теплушка — товарный вагон с нарами для перевозки людей).

— Я старший вагона, фамилия Меламед. При построении колонны держитесь меня, вставайте в мою группу.

Действительно, на другой день, чуть рассветало, все были уже на ногах, в нетерпеливом ожидании.

И вот по этажам звучит команда:

— Выходи строиться!

Построились быстро. Команда «Шагом марш!», и мы тронулись. Шли долго до товарной станции. На путях наш эшелон. Старшие рассаживают свои группы по вагонам. С двумя-тремя людьми из группы уходят получать сухой паек на дорогу. Приносят в мешках ржаные сухари и колотый сахар. На глазок делят. Достается фунта по четыре-пять сухарей и по четверти фунта (около 100 граммов) сахару Сухари мне девать некуда. Достаю из чемодана большой синий шахтерский носовой платок. Сшиваю из него мешочек и кладу сухари. Вместо лямки шнурок от ботинка.