Яд в крови - Наталья Калинина

Перетерев посуду, Маша вышла на крыльцо и посмотрела на щедро усыпанное звездами небо. «Звездам известно все, что произошло здесь на самом деле, — подумала она. — Они сама вечность, поэтому им можно знать все. Нам же, недолговечным, этого знать не нужно. Мы слишком глупы и ограниченны, чтобы понять чьи-то мысли и чувства. Зато всегда готовы осудить…»

Она легла, как была, в свитере и брюках, накрылась одеялом и сверху еще пледом, закрыла глаза. «Я даже не знаю, который час. Я словно выпала из капсулы времени и меня поглотила бесконечность…»

Ей снился сон, будто она одна в доме, очень напоминающем коттедж в «Солнечной долине». Но это был не он, потому что вместо моря перед окнами, насколько хватал глаз, расстилался тусклосерый асфальт, на котором кто-то нарисовал мелом фигуры людей. Под самой высокой стояла подпись «папа». Там еще были фигуры «Устинья», «Толя», «Дима» и несколько других знакомых ей людей, но она не видела фигуру «Ян». Ей необходимо было увидеть Яна — они условились плыть в ту пещеру. Дом был без дверей, и она стучала в окна веранды, чтобы ее выпустили наружу. От ее беззвучного, как это случается во сне, стука серая поверхность асфальта стала морщиться, и «папа» погрозил ей белым пальцем. Ян подошел к ней откуда-то сзади. Она услышала его шаги, но не смогла на них обернуться, хотя ей очень хотелось. Ян поцеловал ее в щеку и погладил по волосам. Она с трудом обернулась, желая подставить ему для поцелуя губы, и проснулась.

— Я больше не могу, — услышала она шепот Толи и увидела совсем рядом его глаза, поблескивавшие в звездном свете. Он стоял на коленях возле ее раскладушки. — Прости, но я… когда ты рядом… я теряю голову. Я ничего не боюсь, пускай меня накажет Бог, но я…

Он уронил ей голову на грудь и заплакал как ребенок, шумно всхлипывая и дрожа всем телом.

«Но почему мне снилось, будто меня целует Ян?..» — пронеслось в голове и, подхваченное вихрем, закружилось и унеслось к звездам.

Маша выпростала из-под одеяла руки, обхватила Толю и крепко к себе прижала.

— Только ничего не говори, прошу тебя, — сказала она. — И ни о чем не думай. Звезды знали обо всем заранее…

Устинья лежала с закрытыми глазами, прислушиваясь к шепоту и вздохам под окном. Она знала, на улице идет дождь и это он что-то шепчет земле, которая вздыхает ему в ответ. И она представляла дождик в образе сильного загорелого мужчины, а земля казалась ей прекрасной нагой женщиной, отдающейся возлюбленному.

Она вдруг испытала жгучее желание физической любви, чего с ней не случалось уже много лет, и замерла, прислушиваясь к ощущениям своего тела. «Пахнет как на веранде того дома, — думала она. — Какая же я дура, что сожгла его. Мертвая Ната и тот несчастный уродец в ванночке были всего лишь предлогом одним махом покончить с прошлым. Я оказалась очень слабой перед его лицом… Ну да, я всегда чего-то боялась. Маша никогда ничего не боялась. Она и погибла потому, что оказалась слишком сильной и непреклонной…»

И снова она ощутила приятный холодок в низу живота и замерла, предвкушая повторение уже почти забытого ощущения ликования плоти. На этот раз оно оказалось таким бурным, что Устинья простонала и покрылась испариной. «Здесь вся атмосфера наэлектризована любовью, — думала она. — Бедная коречка, из-за меня…»

Она подумала о Маше с Толей, вдруг оказавшихся под одной крышей среди благоухания пробуждающейся природы, способной разбудить своим чувственным зовом даже очерствевшие души. Сердце заныло и забилось часто-часто. Устинья радовалась и в то же время тревожилась за Машу, зная ее незащищенность в любви.

«Она все выдержит, — убеждала себя Устинья. — Ведь я же выдержала, выжила, хоть и была незащищенной. Только зачем выживать, если внутри все мертво? Не дай ей Господь испытать то, что выпало испытать мне…»

Перед глазами Устиньи вдруг пронеслось видение освещенной лунным светом мансарды, потом комнаты окнами на север. При этом она испытала смешанное с торжеством раскаяние. И наконец в небо взмыл столб огня, пожирающего былое.

Опершись локтем о подушку, она приподнялась в кровати, осторожно спустила на пол ослабевшие ноги. И встала, держась за спинку.

За окном начинало светать. Мягко обозначилась линия холмов на фоне лохматой сизой тучи, тропинка, ведущая в овраг, где росли шиповник и боярышник. Она поразилась идентичности запечатлевшейся навсегда в ее мозгу картинки и открывшейся сейчас. Не может быть — ведь она смотрит из окна другого дома, которого не существовало в те времена!

«На дне оврага еще лежит снег, — думала Устинья. — Но его смоет дождем. Обязательно смоет. И вот тогда уж весна станет полновластной хозяйкой».

…Маша-большая лежала в гамаке, который Анджей привязал за стволы двух цветущих вишен. Она дремала, заботливо укрытая стареньким пледом. Анджей сидел рядом на низкой скамеечке и набрасывал что-то карандашом в ученической тетради. Время от времени он поднимал голову и смотрел на спящую Машу, усыпанную лепестками вишневого цвета. Завидев Устинью, выходившую из дома, приложил к губам палец.

Устинья шла в сад — нужно было сгрести в кучи прошлогоднюю траву и, когда они подсохнут, сжечь. Это была привычная для нее работа, и сад с появлением Устиньи преобразился, из дикого и запущенного превратившись в ухоженный. Повернувшись спиной к Анджею, Устинья принялась за работу, но она у нее не ладилась. Она бросила грабли, медленно повернула голову, встретилась взглядом с Анджеем и сразу опустила глаза.

Он положил тетрадку и карандаш на землю и быстро подошел к ней. Сказал шепотом:

— Все цветет, и ты словно частичка этого пира. С ума схожу от желания. Пошли к тебе.

Она молча прислонила грабли к стволу дерева и побрела к дому. Анджей вернулся к гамаку, постоял с минуту возле спящей Маши и бегом бросился за Устиньей. Он нагнал ее возле порога, и едва они вошли в сени, схватил за грудь и больно впился в губы.

В комнате он повалил ее на кровать и сразу ею овладел — грубо, почти по-скотски, но им обоим это доставило неожиданно жгучее наслаждение, и Устинья, почувствовав приближение оргазма, попыталась закрыть себе рот ладонью, иначе ее дикий крик восторга услышали бы во всем поселке. Но он все-таки раздался — громкий, отчаянный, похожий на вопль смертельно раненного зверя.

— Анджей! Анджей! — громко позвала внезапно проснувшаяся Маша. — Ты где?!

Они разом вскочили, и под Устиньей подогнулись колени. Она рухнула на пол, больно ударившись затылком о металлический край сетки кровати. Она сидела на полу, широко расставив ноги и чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, и видела в окно, как Анджей бежал по саду стремительными прыжками, как, очутившись возле гамака, склонился над Машей, что-то ей сказал, потом нежно и долго поцеловал в губы. И тут Устинья потеряла сознание. Она очнулась уже на закате. Ее никто не хватился, никто, очевидно, не заметил ее отсутствия. Разве что маленькая Машка, но она последнее время днями напролет читала книжки, закрывшись на веранде. Гамак был пуст, плед валялся на земле, припорошенный снегом опавших лепестков. Устинья поднялась с пола и, поправив косынку и платье, направилась в сад. Она слышала голоса, смех Маши и Анджея — они были у себя в мансарде. По саду бегала Машка с котенком в руках. Завидев Устинью, она бросилась к ней.