Седьмая жена Есенина. Повесть и рассказы - Сергей Кузнечихин

С первой получки хотелось отблагодарить Юру, да и Соколова, тоже ведь суетился, время тратил, надеялась посидеть вечерком, почитать стихи, даже придумала, что приготовить на закуску, свои кулинарные способности не переоценивала, но при желании могла удивить оригинальными салатами. Надо было как-то утверждаться в роли хозяйки. Однако вышла на работу в конце октября, и крохи, полученные перед праздником, к приему гостей не располагали. Их не хватило и до аванса. Надо было у кого-то одалживать. Поэт вспомнил о верном поклоннике и постоянном кредиторе.

– Пойдем к Малышеву.

– И мне, что ли, с тобой?

– Посмотри в окно. Сегодня первый снегопад в году. По такой красотище грех не прогуляться. Может, и поужинаем там. Кстати, угадай, чьи стихи: «Я, Василий, выпил браги чашку. Я надел из пламени рубашку. Где мой конь? Моя витая плетка? Еду в гости! Угостят ли водкой?» Чьи?

– Василия Каменского?

– У футуристов на истинный порыв кишка тонка.

– Есенина, что ли?

– Эх вы, интеллектуалы, мать вашу…

– Твои?

– Не угадала. Ивана Ерошина.

– Не знаю такого.

– А кого вы знаете, кроме Цветаевой? – без агрессии сказал и даже без горечи. – Ладно, собирайся. Поведу тебя в дом, где мои стихи без запинки читают наизусть и хранят газетные вырезки почти всех моих публикаций.

– Он тоже поэт?

– Бери выше! Врач-венеролог!

– Доводилось пользоваться услугами?

– Бог миловал, только как кредитора.

Шли пешком. Она с детства любила наблюдать за порхающими снежинками в безветренную погоду. Но эти хлопья были несколько тяжеловаты, потому что снег падал сырой, и все равно было хорошо. Брели не торопясь. Когда он показал дом, в котором жил кредитор, она попросила прогуляться еще немного, не хотелось расставаться с благостным покоем в душе, менять плавное, почти бесшумное течение на водоворот разговора, даже если бы только литературного, так ведь еще и деньги просить придется. Положение просителя удручало с детства, вроде и обычное состояние для женщины, а все равно неуютно, и убеждать себя пыталась; не первая, мол, и не последняя, а приучить не смогла.

Настраивалась на одно, а получилось нечто иное. Денежные вопросы мужчины утрясли, пока хозяйничала на чужой кухне. Венеролог кинулся было сам, но Поэт попросил ее заняться женским делом. Приказной тон просьбы при постороннем не мог не зацепить, но, отмахнувшись от самолюбия, с удовольствием оставила их вдвоем, точнее сказать, спряталась от них, чтобы разобраться с ущемленной гордыней. Надо было как-то приучать себя к терпению, учиться прощать слабости; ну любит он показать власть, а куда ему деваться, если долгие унижения от женщин и накопленные обиды взрастили шикарнейшую клумбу комплексов. Уговаривала себя, резала сало, чуть без пальца не осталась.

А венеролог ее удивил. Людей этой щекотливой профессии она представляла совсем иными. Была уверена, что работа развивает в них садистские наклонности: презрение к людям, брезгливость и завышенную самооценку. Все мужчины-гинекологи, с которыми ее сводила жизнь, независимо от внешности, держали себя как утомленные вниманием и любовью тенора, а венерологи, по ее логике, должны были воплощать полную противоположность. Но появился случай лицезреть, и воображаемая картинка осыпалась. Осталось только имя. Он представился Феликсом. Правда, Поэт звал его Федей. И Феликс не обижался. Да и как мог обижаться человек, заглядывающий по-собачьи в глаза своему кумиру. Хотя подобострастная улыбка могла быть всего лишь маской, слишком уж приторно лились восторги. Не осталась без внимания и красота спутницы Поэта, соизмеримая с его божественным даром. По такому многозначительному поводу были упомянуты Александр Сергеевич и Натали, как зачинатели славной традиции. Поэт снисходительно улыбался, но не возражал против подобных параллелей. Может, потому, что весь этот елей старательно разбавлялся спиртом. Восторги венеролога то и дело подкреплялись удачными цитатами. Звучали заявления о пронзительном, невиданном доселе чувстве природы. Насчет «невиданного доселе» она пыталась возразить, но Феликс ее перебивал, рассыпая перед ней живописные строчки, строфы и целые стихотворения. Без шпаргалок, по памяти. Она и не заметила, как перестала обращать внимание на приторность тона и неуемность восхвалений.

Но спирт – выпивка коварная. Опьянение наваливается неожиданно. Стараясь подчеркнуть совершенство чужих стихов и силу чужого таланта, Феликс начал жаловаться на собственную бездарность, признался, что семь лет мучается над стихотворением про осенний пляж и ничего не получается.

– Не получается и не надо, бросьте, – попробовала успокоить она. – Зачем вам осенний пляж, о нем и без вас писали и еще напишут кто-то лучше, кто-то хуже, выйти на берег погрустить у воды доступно для каждого поэта, а ваше место не для каждого. Я бы с удовольствием послушала стихи о ваших пациентах. К вам же приходят люди, попавшие в очень сложную ситуацию, с таким ярким букетом чувств и переживаний…

– Об этом у меня кое-что имеется.

– Ну, так прочтите.

И он начал читать. Чувствовались явные нелады со слухом, выпирали банальные сравнения и рифмы, но ей было интересно, успела выделить пару ярких деталей. И тут закричал Поэт:

– Графоман! Да как ты смеешь при мне читать эту белиберду! Вон отсюда!

– Так попросили же…

– Я сказал, вон отсюда!

– Прости, старик, я не хотел.

До растерянного венеролога никак не доходило, что гонят из собственного дома. Ей показалось, что он и впрямь готов бежать куда угодно, лишь бы смирился гнев кумира.

– Нет уж, дорогой, – сказала она Поэту, – это нам пора из гостеприимного дома.

Она взяла его за руку, хотела помочь встать, пытаясь вырваться, он, вроде как нечаянно, ударил ее локтем. А может, и специально. Сама тоже была не совсем трезвой. Схватила пальто и выбежала из квартиры. Надевала пальто уже на улице.

Он догнал ее через квартал. Протянул шапку.

– Ты чего взъелась-то?

– Отстань!

– Ну, не может такого быть, чтобы венеролог писал стихи. Это противоестественно.

– Куда естественнее, когда поэт бьет женщину?

– Нечаянно получилось, извини! Хочешь, на колени встану?

Встал. Она не остановилась. Шагов через десять оглянулась. Стоит на коленях с опущенной головой. Маленькая черная фигурка и густо падающий мокрый снег. Помирились.

И наверное, все-таки не мир, а перемирие. Недолгое.

От вечеринки по случаю первой получки она отказываться не стала. И пусть получка была не первая, а вторая, но не в этом дело. Поэт, не кобенясь, шлялся по пивным и с Юрой, и с Соколовым, но видеть их у себя дома не жаждал. Не оттого ли, что чувствовал ее расположение к этой парочке. А кому ей оставалось улыбаться? Армейский друг с женой заглядывали мимоходом, но их визиты она всегда воспринимала как ревизии. Лауреата с его «домработницей» она видела только по телевизору. А эти двое, пусть и по оказии, все-таки явились на вокзал, проявили уважение. Да хоть бы и мелкое любопытство… Хороши или плохи, но выбирать союзников было не из кого. Если их имена всплывали в разговоре и Поэт начинал показывать пренебрежение, она уже считала своим долгом встать на защиту даже Соколова, который и саму порою раздражал.