Катастрофа - Мари Саат

— Никого я не выгоняла! — возразила мачеха, пожимая плечами, и, ловко орудуя ножом и вилкой, продолжала разделывать мясо.

— Ты ведь заявила Ильме: «Почему вы не дадите нам хоть немного пожить своей семьей?!» — выпалил Ильмар то, что так потрясло и его и сестру. А про себя подумал: «Начнет юлить — дескать, ничего такого она не говорила! Ясное дело, потому-то и заявила об этом Ильме с глазу на глаз!»

Но мачеха не стала ничего отрицать, она лишь снова пожала плечами и произнесла:

— Сказала что думала. Когда человек раздражен, он может много чего наговорить! Не знаю, как вам, а мне не нравится жить стадом! Только запретить я им не могу, если хотят, пусть возвращаются и живут!

«Конечно не можешь! — подумал Ильмар, кусая губы. — Жить здесь у тебя прав не больше, чем у Марта!»

— Ишь, какие недотроги! — добавила мачеха. — Между своими всякое случается.

— Прежде в нашем доме такого не случалось! — сказал Ильмар, едва владея своим голосом, готовым сорваться и задрожать. — Мы к этому не приучены! И мне кажется, что именно на это ты и рассчитывала. Стоило дедушке оказаться в больнице, как ты тут же принялась командовать!

— Какая наглость! Да кто тут на самом деле командует! — крикнула мачеха, сверкая глазами. Голос и губы у нее дрожали. Но Ильмар уже выскочил из кухни — он больше не мог держать себя в руках… Он проклинал себя! Ведь может же он владеть собой в студии! Даже с этим болваном Кярком он умеет вести дела! А сейчас не в состоянии сдержаться, не может быть выше этой низкой женщины!..

Ильмара охватила тоска. О нем и его сестре всегда заботились, оберегали их, и они привыкли относиться к людям с любовью и теплотой, поэтому такая недоброжелательность буквально наводила на него панику… Грызня… Неужели это может быть естественным?.. С того дня Ильмара больше не приглашали к столу, а из туалета в прихожей, рядом с кухней, которым пользовался преимущественно Ильмар, поскольку отец и его новая семейка ходили на унитаз в ванной, — из этого туалета убрали дефицитную туалетную бумагу.

Эта деталь еще и сейчас вызывает в Ильмаре смех: «Ну и цирк! Попробуй еще сказать, что Диккенс блефовал! Здесь бушуют такие диккенсы! И ты будешь последним идиотом, если не сумеешь этим воспользоваться!» Ильмар любит разговаривать сам с собой.

В доме неожиданно наступила тишина. Видимо, отправились на дачу… С чувством огромного облегчения Ильмар покидает свою берлогу и в одних трусах направляется через кабинет деда в гостиную, а оттуда в «их» комнату. Там он видит на столе в маленькой вазе крупные темно-лиловые фиалки. Мачеха любит фиалки и мать-и-мачеху… Мать-и-мачеха… яркий, нежный, такой милый и влекущий к себе цветок… Может, иногда ей все надоедает… Может, ей порой бывает даже грустно?.. Но уж совершенно точно, что ей станет больно, если ее сжать, если начать выворачивать ей суставы… При этой мысли Ильмар вздрагивает и ему становится жаль свою мачеху.

9

Пончики

Энн ходит по кухне, как бы собираясь с духом. Он все еще в городской одежде.

На плите в большом котле варится картошка для свиней, там же, в котелке поменьше, булькает перловка — для поросят и теленка. Рядом стоит газовая плита с двумя горелками, на одной из которых растапливается в стеклянной миске сало. Мать стоит у кухонного стола и проворно замешивает тесто. Губы у нее плотно сжаты.

— Ты совсем не считаешься со временем, которое вкладываешь во все это, — рассуждает Энн, жестикулируя, — и со временем своих детей! Мы приезжаем сюда, тратим целый день!

— Это же выходной — в самый раз проветриться! — бойко отвечает мать. У нее хорошее настроение, ей приятно слышать голос сына.

Энна такой ответ выводит из себя:

— Какой, к черту, выходной!..

— Ну-ну, расчертыхался!

— Черт подери, станешь чертыхаться! Будто у меня есть время отдыхать — это же единственный день, когда я могу заняться своими делами!

— Вот так-так, — отвечает мать, по-прежнему поглощенная тестом.

— Разве у Марта иначе?

Мать не отвечая месит тесто.

— Сейчас строят фабрики на пять тысяч свиней, — восклицает Энн и быстро продолжает, разгоряченный своими словами, — и с ними управляются всего четное свинарки! Больше тысячи голов на одного человека! Понимаешь?!

— Угу, — бормочет мать, не прерывая своего занятия, все так же добродушно, словно она слышит только голос сына, а не то, что он говорит. Когда он, еще мальчишкой, кричал и размахивал руками, стремясь доказать свою правоту, и челка падала ему на глаза, уставший после работы отец говорил: «Ты же как Гитлер!»

В школе он был самым сообразительным, постоянно тянул вверх руку, и пионеры выбрали его председателем отряда.

— А ты тут с тремя возишься! — заканчивает Энн нарочито медленно.

— Да-да, и я то же говорю! — неожиданно горячо поддерживает его мать. — В наши дни держать свиней невыгодно!

— Так зачем тебе еще третий поросенок? — настойчиво допытывается Энн.

— Я и сама разозлилась, когда Юханнес его принес, — объясняет мать как бы между прочим, — да он достался ему по дешевке, всего за десять рублей — спина у него повреждена, а теперь растет, и все в порядке.

Энн раздраженно ходит по кухне, с матерью спорить — пустое дело, что ей ни говори, она всему радостно вторит, как жаворонок в поднебесье! Мать разделалась с тестом и теперь опускает колобки в шкворчащее сало.

— И где они застряли? — возмущается Энн.

— Не успели еще, видать.

— Не успели! Скоро полдня пройдет! Март прежде всегда первым являлся, а как поженился, так стал тяжел на подъем! Черт возьми!

Его раздражают Ильма и ее долговязый, с нервно помаргивающими глазами братец Ильмар, который теперь тоже нередко заявляется сюда. Нельзя сказать, что он испытывает к ним неприязнь, но в них есть что-то чуждое ему, и волей-неволей он начинает их осуждать. Они выросли под стеклянным колпаком! Они и не нюхали настоящей работы, а ему довелось вкалывать на колхозных полях чуть ли не с тринадцати лет; возвращаешься домой — еле ноги волочишь! У них в ту пору хватало времени и читать и думать! Им бы и не вынести такой работы! Ильма такая тоненькая и бледная, будто из воска сделана, насквозь светится… И словно спит все время, лицо рассеянное, а движется — как в воздухе парит! Все это выводит Энна из себя, он предпочитает конкретность. И вечно этот Март попадает впросак! Сперва жил у полоумных сектантов, встревал в бесконечные споры с Мефодием, теперь ошивается среди художников! И такому предстоит двигать вперед эстонскую экономику!