Что они несли с собой - Тим О'Брайен

Я не глядел на него. Когда мы подходили к периметру, Эйзр положил мне руку на плечо, подталкивая к груде валунов. Опустившись на колено, он осмотрел веревки и сигнальные ракеты, кивнул самому себе, бросил взор на бункер Джордженсона, снова кивнул, потом снял каску и на нее сел.

Он опять улыбался.

— Хочешь скажу кое-что? — задумчиво спросил он. — По ночам в джунглях я практически чувствую себя вновь ребенком. Опыт Вьетнама. Речь о том, что я люблю это дерьмо, черт побери.

— Давай просто…

— Шшш…

Эйзр приложил палец к губам. Он все еще улыбался, почти по-доброму.

— Ты же сам этого хотел, — сказал он. — Тебе же нравится играть в войнушку, верно? Это она и есть. Маленькая игра в войнушку на заднем дворе. Готов поклясться, навевает воспоминания — про счастливые солдатские деньки. Вот только теперь ты бывший. Типчик из Американского легиона[40], из тех ребят, что любят нацепить красивую форму и отправиться в ней поиграть. Жалкие придурки. На твоем месте я бы предпочел, чтобы мне по-настоящему отстрелили задницу.

Губы у меня стали как восковые, как мыльный камень.

— Пойдем, — сказал я. — Просто уйдем.

— Жалкий придурок.

— Господи, Эйзр!

Он похлопал меня по щеке.

— Откровенно жалкий, — произнес он.

Мы выждали еще десять минут. Ближе к рассвету стало холодно. И сыро. Сидя на корточках, я чувствовал, как становлюсь полым и хрупким, словно вот-вот протянется вдруг рука и сомнет меня, как елочную игрушку. То же самое я испытал на Сонг Тра Бонг. Точно я утрачиваю себя, точно всё из меня высыпается. Я вспомнил, как пуля, входя в меня, издала слабый, чавкающий звук. И как долгое время лежал, слушая журчанье реки, автоматные очереди и голоса, как я все время звал санитара и как никто не шел, и как я наконец протянул руку и коснулся отверстия. Кровь была теплой, такой же, как вода, в которой моют посуду. Я ощущал, как мои штаны ей наполняются. Столько крови, я совершенно опустею…

На некоторое время я отключился, а когда очнулся, оказалось, что бой сместился ниже по реке. Из меня еще сочилась жидкость. Я спросил себя, где же Крыс Кайли, но Крыс Кайли был в Японии. Где-то справа от меня стреляли из винтовок и кто-то орал, вот только всё это уже не было реальным. Я уловил запах собственной смерти. Пуля вошла под острым углом, раздробив бедро и прямую кишку. От вони я дернулся в сторону. Извернувшись, я зажал рану ладонью, постарался ее заткнуть. Я истекаю кровью, я до смерти истеку, думал я. Как сказочный джинн, вылетающий из бутылки, как облако газа, я поднимался ввысь из собственного тела. Я был наполовину внутри, наполовину снаружи. Часть меня еще лежала на земле, моя плоть, но я был еще и джинном, который смотрел на нее, бормоча: «Там, там…» — вот от чего я начал вопить. Просто ничего не мог с собой поделать.

Когда Бобби Джордженсон до меня добрался, я уже провалился в шок. Я мог лишь кричать. Я сжал и сдавил рану, стараясь не дать вытечь всей моей крови, но от этого стало только хуже. Джордженсон мне врезал и велел заткнуться. Шок, понял я. Я постарался ему это сказать. Я попытался произнести слово «шок», но язык никак не слушался. Джордженсон меня перевернул и вдавил колено мне в спину, прижимая меня к земле, а я все жаждал сказать: «Шок, слышишь? Нужно средство от шока». Я был в сознании… всё было ясным… но язык отказывался повиноваться…

Потом я опять забылся.

Когда я пришел в себя, Джордженсон ножом срезал с меня штаны. Он вколол мне морфий, что меня напугало, и я что-то выкрикнул и попытался отползти, но он все придавливал меня к земле. Но это был уже не Джордженсон… это был джинн… он мне улыбался и подмигивал, и я не мог его стряхнуть. А дальше всё стало точно в замедленной съемке. Из-за морфия, полагаю. Я сосредоточился на новеньких ботинках Джордженсона, затем на камешке, чуть позже на собственном лице, которое парило высоко надо мной. Вероятно, это последнее, что я увижу в жизни…

Я не мог отвести взгляд. Это было завораживающее зрелище.

Сейчас, в темноте, вступал в свои права мир призраков…

— Эй, ты не спишь? — спросил Эйзр.

Я помотал головой.

У шестого бункера все было тихо. Сам бункер казался заброшенным.

Ухмыльнувшись, Эйзр взялся за веревки. Началось все почти как слабый ветерок, как вздох. Я обхватил себя руками. Я смотрел, как Эйзр наклоняется и зажигает первую сигнальную ракету.

«Пожалуйста», — едва не произнес я, но слово почему-то застряло у меня в горле, и, подняв глаза, я проследил взглядом ракету над бункером Джордженсона. Она взорвалась почти без звука — просто смазанная красная вспышка.

В темноте раздалось тихое поскуливание. Поначалу я решил, что это Джордженсон.

— Пожалуйста… — сказал я.

Я подавился словом, стиснул зубы, сжал руки. Меня била дрожь.

Еще дважды, уже быстрее Эйзр поджигал ракеты. В какой-то момент он повернулся ко мне и поднял брови.

— Тимми, Тимми, — сказал он. — Ну ты и придурок.

Я согласился.

Я хотел что-нибудь сделать, чтобы остановить Эйзра, но только скорчился и смотрел, как он выбирает гранату со слезоточивым газом, вырывает чеку, выпрямляется и бросает. Облачко газа отчасти закрыло от меня шестой бункер. Даже на расстоянии тридцати метров я ощутил вкус и запах.

— Господи Боже, не надо! — выдохнул я, но Эйзр швырнул еще одну, подождал шипенья, потом перебрался к веревке, которую мы пока не использовали.

Это была моя коронная задумка. Я сам все смастерил: выкрасил белым мешок с песком, установил систему противовесов.

Эйзр быстро дернул за веревку, и прямо перед шестым бункером поднялся белый мешок и завис в туманных клочьях газа.

Джордженсон начал палить. Сначала один выстрел: красная трассирующая пуля ударила в мешок.

— Уух! — восхитился Эйзр.

Что-то бормоча себе под нос, Эйзр швырнул последнюю газовую гранату, запустил еще одну ракету, потом схватил веревку и заставил белый мешок плясать и вертеться.

— У-ух! — распевал он. — Раз, два, три, четыре, пять, мы пришли тебя пугать.

Бобби Джордженсон, наверное, слетел с катушек. Тихо, сохраняя достоинство, он встал, прицелился и еще раз выстрелил в мешок с песком. Я видел его профиль на фоне красных вспышек. Лицо у него казалось расслабленным. Еще несколько секунд он смотрел в темноту, будто решая что-то для себя, затем покачал головой и зашагал к периметру. Спина у него была прямая, он не пригибался, не извивался, не полз. Он шел прямо. Он двигался со своего рода изяществом. Дойдя до мешка, Джордженсон остановился, повернулся и выкрикнул мое имя, потом поднес дуло винтовки к белому мешку.