К чужому берегу. Предчувствие. - Роксана Михайловна Гедеон

неловким образом Жозефина пытается защитить свое семейное счастье и намекнуть мне, что не стоит посягать на ее супруга. Попытка эта показалась мне настолько беспомощной и нелепой, что я даже не обиделась.

— Глупышки, — сказала я, искренне засмеявшись. — О чем можно мечтать, если во Франции сейчас нет не только короля, но даже мужчины, похожего на него? Жалкое зрелище!

Жозефина снова настороженно посмотрела на меня, но ничего не сказала.

После завтрака, показавшегося мне достаточно скучным, вереница дам потянулась к окнам на первом этаже дворца, чтобы созерцать военный парад. Это было действо поинтереснее завтрака: грохот барабанов, стройные ряды гвардейцев и солдат, развернутые знамена — все это и вправду производило впечатление, хотя сама площадь перед Тюильри выглядела плачевно и была огорожена досками ввиду намечающейся переделки. Я увидела первого консула, который на гнедой лошади объезжал шеренги: за ним следовала целая свита республиканских генералов, разодетых, как петухи, в шитых золотом мундирах и сверкающих эполетах.

Особенно эпатажно был одет генерал Мюрат, недавно ставший зятем Бонапарта благодаря женитьбе на его младшей сестре Каролине. Я вообще поразилась, глядя на него: смуглый грубый брюнет с вывернутыми губами, в лице которого угадывались даже какие-то негритянские черты, он был выряжен почти как шут — весь в аксельбантах, серебряном шитье, с целым пуком высоченных пестрых перьев на шляпе. От него, кажется, могли шарахаться лошади… Впрочем, остальные генералы тоже не слишком далеко ушли по части вкуса. И это я еще не слышала их разговоров — наверняка в них царит самая грязная брань улицы. Холодок пробежал у меня по спине: можно ли представить в их компании Александра? Ведь именно в эту армию его зовет служить Бонапарт?…

Первый консул, проезжая сквозь ряды, часто останавливался и обращался с расспросами к простым солдатам. Кажется, он помнил многих поименно, и на обветренных лицах гвардейцев вспыхивала краска гордости, когда он напоминал им об их подвигах на поле битвы, расспрашивал о службе и раздавал обещания. Не приходилось сомневаться, что именно на армейском поприще первый консул чувствует себя, как рыба в воде. Такое поведение казалось мне разумным сейчас, когда близилась схватка с Австрией, но, вспоминая планы Талейрана, я задумалась: куда денется эта военная жилка у Бонапарта потом? Сможет ли он установить во Франции прочный мир? И глубоко ли сам Талейран уверен в этом?

«Людовик XVI и не думал никогда о военных парадах, — подумала я почему-то. — А Франции, оказывается, были нужны именно они?…»

— Дамы, не расходитесь, — услыхала я голос Жозефины. — Нас ждет еще увлекательная прогулка. Я повезу вас к одной молодой матери, которая произведет на вас впечатление…

Я вздохнула, прогоняя вздорные мысли. Мне очень хотелось отказаться от прогулки, но это было бы невежливо. Да и неумно сейчас, когда я начала просить за сына и его имущество. «Раз уж вино откупорено, надо его пить», — гласит французская поговорка. Я уговаривала себя терпеть многое ради цели, которую себе поставила, но ощущение легкой петли, сдавливающей горло, не проходило, и я не знала, надолго ли меня хватит.

2

Молодая мать, о которой говорила Жозефина, оказалась абиссинской львицей, которую доставили в Париж накануне 18 брюмера и которая недавно родила троих детенышей, сразу ставших предметом любопытства ученых и парижан. Львица помещалась в большой клетке в Ботаническом саду и устроена была как нельзя лучше: ее кормили отборной говядиной, подстилкой ей служили толстые ковры, а бюллетени об ее здоровье ежедневно посылались Бонапарту, как будто это была страх какая важная вещь. Кроме львицы, в новосозданном зверинце обитали еще несколько диких животных, среди которых была и тигрица, — видимо, первый консул хотел сделать Ботанический сад местом, которое привлекает горожан, и изгнать него послереволюционную разруху.

Я посматривала на животных с опаской, потому что никогда до сих пор не имела опыта обращения с ними. А вот Жозефина не только приблизилась к клетке вплотную, но и взяла на руки львенка, которого ей передал смотритель. Львица поначалу вела себя спокойно, но когда генеральша Бонапарт стала гладить звереныша между ушами, рывком вскочила и взревела так, что я в страхе отступила подальше.

Побледневшая Жозефина опрометью отдала львенка смотрителю.

— Не бойтесь так, сударыня, — успокаивал он ее. — Клетка крепкая, львица не выскочит из-за прутьев. Первый консул не раз ласкал львят.

— Нет-нет, лучше не будем искушать судьбу, — сказала Жозефина поспешно. — Прутья крепкие, но кто его знает, на что способна мать, которая ревнует меня к своему детенышу.

Лошадиный топот раздался в глубине аллеи. Смотритель, возвратив львенка в клетку, кивком указал в ту сторону, откуда приближались всадники:

— Видимо, смотр закончился, госпожа генеральша. Первый консул скачет навестить свою подопечную.

— Действительно, это Бонапарт, — сказала Жозефина, принимая из рук горничной зонтик от солнца.

Нельзя было сказать, что она выглядит очень довольной. Я подумала, что в ее планы, видимо, не входило встречаться с мужем здесь в моей компании, и знай она наперед, что так выйдет, она нашла бы способ от меня избавиться. Сейчас же ей оставалось лишь бросить на меня растерянный взгляд — поделать ничего было нельзя.

Слегка пожалев старую знакомую, я чуть отступила назад, стараясь затеряться среди спутниц Жозефины. Но огненный взгляд Бонапарта, когда он стремительно проходил к клетке, мигом выхватил меня из толпы.

— И вы здесь, мадам де Ла Тремуйль? Славно. Приветствую вас!

Я была вынуждена выйти и поклониться. На мне было утреннее платье из тончайшего персикового крепа, окутывающего меня, как дивное облако, и изящный спенсер[43], весь отделанный белоснежными английскими кружевами; тонкие, высокие, шириной с ладонь, они ложились красивыми складками. В тон кружевам был белый креповый тюрбан на голове, завязанный с живописной небрежностью. Украшений на мне не было, как и полагается в утренний час, только серьги из жемчуга, почти незаметные.

— Приветствую и вас, генерал Бонапарт, — проговорила я, с легкостью выдерживая его взгляд, хотя в данный момент непонятно было, любуется он или сердится: брови его были нахмурены.

Он качнул головой, как бы давая понять, что еще вернется к разговору со мной, и отправился осматривать львицу. Смотритель представил ему подробный отчет об ее самочувствии и поведении львят. Кратко переговорив со служащим и послушав, как львица ворчит, собрав вокруг себя детенышей и бросая вокруг мрачные взгляды, первый консул оставил адъютанта и вернулся к гостьям Жозефины. При этом он сделал такой жест рукой, будто приглашал меня прогуляться с ним по усыпанной песком аллее, и я не стала противиться.

— Как вам военный смотр, мадам де Ла Тремуйль? — Первый вопрос