К чужому берегу. Предчувствие. - Роксана Михайловна Гедеон

куда более модна, чем Англия, где у вас столько предосудительных связей.

Я надеялась упоминанием об Англии заставить его замолчать: именно английские знакомства были его слабым местом. Заложив руки за спину, он какое-то мгновение действительно молчал, оценивая, наверное, как долго я подслушивала и сколько информации мне удалось узнать.

— И что, — произнес Клавьер наконец, — вы полагаете, что у меня больше предосудительных связей в Англии, чем у вас самой? Вы же супруга роялиста… или уже не супруга, раз появились здесь? Вы уже отказались от мужа?

Жесткая усмешка сверкнула в его серых глазах.

— Что же вы молчите, мадам? Может, вас немного мучит совесть еще и по этому поводу?

Мне стало неприятно до омерзения. Я не ожидала, что он заговорит об Александре, да еще коснется больного места — намекнет, что жене роялиста ну совсем не пристало появляться на подобных приемах. Это было именно то, чего я сама внутренне немного стыдилась, и от осознания того, что этот авантюрист смог так уязвить меня, все мое существо захлестнула злость, смущение улетучилось.

— Не вам рассуждать об этом, сударь… — начала я еще довольно учтиво. Но, не выдержав сарказма, который заметила в его взгляде, я прямо-таки взбесилась, отбросив всякие приличия.

— Да, повторяю для пройдох: не вам говорить о роялизме! Черт побери! В этом предмете вы разбираетесь хуже, чем осел в бухгалтерии.

От бешенства у меня перехватывало дыхание, но я смогла совладать с собой и продолжила не менее яростно, сильно повысив голос:

— Какие упреки, ах, вы только подумайте! Проходимцы стыдят герцогинь за подслушивание… А что вы сами, собственно, из себя представляете? Или мне напомнить вам, как вы рыскали за мной по пятам чуть ли не по всей Европе, подкупали служанок и гувернанток, чтобы знать о каждом моем шаге?! Где тогда были ваша лживая щепетильность и фальшивые манеры лавочника?!

Я почти кричала. Я вообще припомнить не могла, когда говорила с Клавьером в таком тоне, — наверное, до этого случая все-таки никогда. Банкир сделал насмешливый жест в сторону секретаря Талейрана, который с растерянным видом следил за перепалкой:

— Вы слышите, Лабори? Уверен, такого лица герцогини вы еще не видели. Не премените рассказать об этом своему патрону, он будет удивлен.

Лабори, сконфуженный, развел руками.

— Господин Клавьер, я хорошо знаю только то, что мои пятеро детей и жена будут весьма разочарованы новостью о том, что я уволен и больше не принесу в дом жалованья. А все к тому идет, если госпожа де Ла Тремуйль не поторопится…

Я с достоинством, насколько это позволяли босые ноги, прошла к своим туфлям, грациозно надела их, не наклоняясь, и, отбросив шлейф, направилась к выходу.

— Пойдемте, Лабори. Ужин с первым консулом, безусловно, важнее, чем болтовня этого господина. Нам не стоит опаздывать.

5

Ужин, начавшийся в половине первого ночи, был обставлен не менее изящно, чем бал. Под звуки торжественного медленного полонеза пары прошли по главному залу, затем зеркала, закрывающие одну из стен, раздвинулись, открывая путь в галерею, украшенную гирляндами цветов. Проход этот вел в столовую, где под цветущими цитрусовыми деревьями были накрыты столы. За один из них меня и усадил со всей учтивостью Талейран, с которым я шла в полонезе. Ярко горели сотни свечей в канделябрах, их свет отражался в серебре, которым была расписана посуда.

Мест в столовой было не так много, поэтому многим гостям довелось ужинать в других помещениях и в саду. Наш стол был накрыт на шестерых; кроме меня и Талейрана, за него уселись молодой генерал Мармон — один из самых близких Бонапарту людей, выходец из дворянской семьи, и прелестная темноволосая девица лет двадцати, высокая, гибкая, с дивным оливковым цветом кожи, который был подчеркнут белизной отборного жемчуга, несколько раз обвивавшего ее шейку. В ней я скорее угадала, чем узнала сестру первого консула Полину Леклерк.

Моя догадка подтвердилась, когда к нашей компании стремительно присоединился сам первый консул со своим адъютантом, высоким курчавым малым по имени Андош Жюно. Проходя мимо девицы, генерал мимолетно потрепал ее по локтю:

— Балом ты должна быть довольна, Паолетта, милая. Столько танцев… Талейран угодил тебе, попрыгунья?

— О, я в восторге от кадрили. У себя я тоже заведу традицию танцевать кадриль!

Она не сводила с меня карих оленьих глаз, и больше всего, видимо, ее интересовало мое платье.

— Вы брали уроки у Трениса, мадам? — спросила она наконец, обратившись ко мне напрямую.

— Совсем немного. Он довольно требовательный учитель.

Полина по-детски надула губки.

— Да. Это так. Когда-то он учил меня менуэту, маменька настаивала на этом. И это было несносно, клянусь! Я пряталась всякий раз, когда в салоне начинал звучать менуэт. А вы, мадам… вы обучены этому танцу?

Я с удивлением посмотрела на нее.

— Меня учили этому в монастыре, так тогда было принято.

— И в Версале, конечно, — подхватила Полина. — Было бы интересно там побывать. Ха-ха! Но я в то время была слишком мала, понятное дело, и жила на Корсике.

Полину, разумеется, не приняли бы при Версальском дворе, если б даже она была не слишком мала и не жила на Корсике, но я не стала этого говорить. Вспомнив историю с маркизой де Контад, я только украдкой бросила взгляд на уши прекрасной Паолетты: сегодня они были изящно спрятаны под локонами прически. Это вызвало у меня легкую улыбку, которую я скрыла, опустив глаза в тарелку. Лакеи начали подавать кушанья.

Ужин был легок, но очень вкусен и изыскан: аспик[39] из омаров на шафране и ароматических травах, запеченные в желтом тесте дрозды, блюдо из риса, тушенного со сморчками, несколько видов сыров, а на десерт — сладкая фарандола из земляники и восхитительная ромовая баба[40] с кремом и вишней, вымоченной в вине. Вспоминая торт, который отведала в начале бала, я подумала, что надо бы спросить у Талейрана, откуда взялся такой искусник на его кухне: в Париже, как я понимала, со времен революции кулинария была в упадке. Нынешнее же угощение было достойно королей.

Я сказала об этом вслух, и Талейран улыбнулся: это замечание явно доставило ему удовольствие.

— Готовил все это один молодой человек, почти мальчик, которого я совершенно случайно встретил, когда моя карета сломалась у трактира в Пале-Рояль. Пока ее приводили в порядок, я зашел внутрь выпить чаю. Мне порекомендовали отведать пирожных… э-э, отведав их, я просто не мог оставить повара на прежнем месте и увез его в карете с собой.

— Как зовут этого умельца?

— Карем, сударыня. Ему